ДЕТИ МАРДУКА
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ДЕТИ МАРДУКА
1
Автобус, некоторое время петлял тесными улицами Одессы, и, наконец, выехал на трассу и сразу же начал набирать скорость. Треть пассажиров села на одесском автовокзале. Остальные — две трети - были туристами, а сам автобус принадлежал какой-то из туристических фирм; конечным его пунктом был Бухарест. Перед тем, как я решил ехать, позвонил Степану, и мы встретились неподалеку автовокзала, где я отдал ему пистолет.
— Это хорошо, что вы приобрели новый телефон, — сказал он при встрече, потому как увидел на экране своего мобильника другой, а не тот номер, который у него был раньше.
— Да, — согласился я и показал маленький синий аппарат.
— А на смартфоне питание отключили? — спросил Степан.
— Я снял аккумулятор.
Он сказал, что нормально, и подал мне клочок бумаги, на котором был номер чьей-то мобилки и имя «Василий».
— Я спешу, — сказал он. — Это номер человека с таможенного контроля, на случай, если возникнут сложности. Ну, удачи!
Я до сих пор чувствовал пожатие его сильной костлявой руки.
Мое место было у окна, и я наблюдал за редкими лесополосами, рощами и населенными пунктами, которые случались вдоль трассы; то были преимущественно дома из пиленого ракушечника, или — жилища, побеленные аквамариновой или ультрафиолетовой побелкой, под оцинковкой или коричневой черепицей. Убаюканный покачиванием в мягком кресле комфортабельного салона, я время от времени впадал в дремоту. Однажды открыл глаза от того, что автобус остановился. Оказывается, мы уже стояли у шлагбаума, а в салон вошли мужчина и женщина в униформе пограничников или таможенников. Женщина пошла вслед за сопровождающим группу туристов гидом в конец автобуса, а мужчина, окинув взглядом ближних пассажиров, остановил взгляд на мне. Он внимательно разглядывал розовые пятна на моем лице. В это время я почувствовал, как у меня начинают остывать ноги, а в памяти возник весь путь от дома моей сестры, к автовокзалу. Наученный быть осторожным, я ни на минуту не забывал о возможной слежке. Нет, за мной никто следом не шел. «Засвеченный» телефон я заранее отсоединил от блока питания. Между тем чиновник в мундире внимательно рассматривал документы, которые ему протягивали пассажиры. Это был молодой человек, лет тридцати. Мелькнула мысль о пистолете, который я оставил у Костиного товарища. Тем временем человек взял мой загранпаспорт и, заглянув в него, тихо назвал мое имя и фамилию. А потом сказал:
— Вам привет от Степана.
— А вы, наверное, Василий? — спросил я.
— Да, — ответил он, возвращая паспорт. — В добрый путь.
Молодой человек пошел к выходу.
Было двенадцать часов. Впереди — Тирасполь. «На остановке в Тирасполе и пообедаю», — решил я.
Мы уже проехали Тирасполь, Бендеры, миновали населенный пункт Новые Анены. До Кишинева оставалось час-полтора хода. И тут впервые подумал, правильно ли я сделал, не позвонив Марице. Сдерживала все та же осторожность вечно преследуемого. Ведь, если у меня изменился номер телефона, то у нее — нет. Паутина темных, пришельцев, земных детей Мардука, может выловить частоту ее аппарата, который отзовется на звонок, а затем выйти и на меня. Дети Мардука использовали бы тот способ, которым они уже однажды пытались воспользоваться, когда я возвращался из Крыма. Здесь было бы так: из Одессы уехал, а в Кишинев не прибыл. Правда, после нейтрализации двух узлов на паутине, мардуковцам сейчас, видимо, не до меня. Я также понимал, что еду в государство, где этой нечисти еще больше, чем в Украине. А поскольку нечисть границ не имеет, то и сеть ее та же, что и везде. Между тем было уже без пятнадцати три. Я несколько раз доставал телефон, в память которого еще утром перенес все номера со смартфона, но опять клал в карман. «Позвоню из автомата на вокзале», — наконец решил.
...Первое, что увидел в помещении автовокзала, был пункт обмена валют. Сто молдавских леев обошлись мне в шестьдесят восемь гривен. Рядом, в газетном киоске, купил горстку монет для телефона-автомата. На мгновение показалось, что нахожусь на автовокзале моего родного города — везде бросалась в глаза символика государства, о котором не помнит уже целое поколение людей.
Вдруг завибрировал мобильник. Звонил Степан:
— Вы уже на месте? — поинтересовался.
— Да, — ответил я. — Видел же того человека...
— Я знаю. Если у вас возникнут сложности, сообщите. Я восстановил там некоторые связи.
— Спасибо. Может, отзовется Костя, дайте ему мой новый номер.
— Хорошо. Всего доброго. — Степан прервал связь.
Раздавались громкие сообщения на молдавском языке; сообщалось о прибытии или убытии какого-то из автобусов. Я огляделся, ища телефон, а потом вышел на улицу и увидел их несколько. Марицин номер, который я знал на память, не отвечал. Погодя, сделал еще несколько попыток, но тщетно. Тогда позвонил в справочную службу и попросил номер Союза писателей Молдовы. Женский голос что-то сказал по-молдавски, а потом по русски:
— Подождите.
Долго не отвечали. Я уже собирался повесить трубку, как вдруг тот же голос продиктовал набор цифр: я успел задержать их в памяти, чтобы записать на ладони.
Из сложившейся ситуации напрашивался вывод: Марица действительно живет одна, иначе кто-то отозвался бы на мой звонок.
Слова женщины, прозвучавшие в трубке после моего набора Союза писателей, были молвлены по-молдавски.
— Добрый день, — поздоровался я. — Не подскажете, как связаться с госпожой Марицей Тодорашко?
— А кто спрашивает? — поинтересовались на том конце с сильным акцентом.
— Ее читатель. Я был когда-то на презентации книги, а теперь книжку купил, и хотел бы поговорить. Ну, автограф там...
— Домашней адрес мы не даем. Могу — телефон... Впрочем, она в библиотеке работает. Вы могли бы там и пообщаться. Где вы сейчас?
Я огляделся и увидел на здании напротив название улицы.
— На страда Метрополита Варлаама, — сказал.
— Ага, она пересекается со страдою Измаил. Там на углу улиц спросите, где библиотека.
Библиотека находилась на первом этаже пятиэтажного дома. Полуденная жара, которая свирепствовала на улице, не ощущалась в коридоре с дверью нараспашку. Справа, во вторую открытую дверь, видно было читальный зал с десятком столов. А прямо, в глубине коридора, за большим письменным столом сидела женщина в очках и что-то писала. С противоположной стороны стоял старшеклассник или студент. Женщина брала с пачки на столе книгу, открывала обложку и записывала что-то в формуляр. Чтобы не отвлекать библиотекаршу, я повернул в почти пустой читальный зал и присел за ближайший стол. «Пусть парень отойдет», — подумал. Он прошел мимо зала минут через пять.
Когда я приблизился к столу, женщина еще писала. Тогда поставила точку и подняла глаза. Вдруг я оказался под густой маклюрой, плоды которой напоминают зеленые теннисные мячики, а затем переместился в комнату Дома творчества «Коктебель» и уловил запах Кокура — который опьянил когда-то мне душу. Это первое, что мелькнуло в памяти перед тем, как я понял, что это была Марица. Она сняла очки и смерила с головы до ног посетителя немного выше среднего роста в потертой джинсовой паре, на плече которого висела небольшая сумка. Женщина молчала и я подумал, что она меня не узнала, хотя у нее за спиной было окно, и, следовательно, освещения хватало. Марица не обмолвилась ни словом, только обошла стол и прижалась к моей груди. Казалось, прислушивалась, бьется ли сердце, и действительно ли это я, во плоти, а не мой астральный двойник. Мне же показалось, что нас, как тогда в Коктебеле, накрыло лунным светом. В этот момент куда-то исчезли верхогляды, пришельцы, дети Мардука, которые никогда, ни на минуту не выпадали из моей памяти. Они были всегда, только на втором плане. А тут их вдруг не стало. Исчезли и картинки, которые мгновение назад возникли в памяти. Теперь я видел стол с библиотечными формулярами в длинной коробке, темные волосы женщины, в которых угадывались серебристые нити, и улавливал знакомый запах духов, которые десять лет назад на коротком празднике жизни, смущали мое мужское естество. Наверное, она когда-то выбрала эти духи и не изменяла им никогда. Я стоял неподвижно, а потом обнял ее — не страстно, а нежно, как ребенка.
— А я думала, что не суждено нам больше встретиться, — сказала Марица, не поднимая голову. Потом добавила: — До конца работы осталось около двух часов. Я пойду, договорюсь, чтобы меня подменили.
И тут мелькнула мысль о полуночном телефонном звонке от Марицы в момент, когда я находился на границе с той реальностью, где меня должны были принести в жертву. Вряд ли дети Мардука не засекли его и не отследили, кому он принадлежит. Вопрос лишь, как тесны у них отношения с детьми Мардука Молдовы. Не исключено, что библиотека уже под их контролем. Я сказал:
— Не стоит, солнышко. Я посмотрю город, а ты оставайся. Встретимся на перекрестке страд Измаильской и Варлаама.
— Почему! — удивилась Марица. — Здесь не будет никаких проблем.
— Я не раз замечал, что какое-то важное событие, которое очень хотел и к которому приближался, чаще срывалось, когда о нем узнавал хоть кто-то из посторонних людей. Наверное, потому и стал суеверным. Не сглазила бы та, которая тебя подменит, — сказал с улыбкой. — Ведь ты объяснишь ей, зачем тебе надо раньше уходить.
Мои слова ей понравились.
— Ты прямо как моя мама. Она советует никому и никогда не рассказывать о своих планах, потому что они не сбудутся. Верит в сглаз. Говорит, что с детства хранила меня от дурного глаза.
— Ну, вот, видишь... Продолжай здесь сеять доброе и мудрое. — Я отстранил ее и напомнил: — На углу улиц.
Сумка уже была полна продуктами, когда я вдруг вспомнил о вине. Но найти Кокур удалось только тогда, когда наткнулся на дегустационный зал в полуподвале одного из старинных домов. Бутылка с экзотической наклейкой добавила вес моей ноше и облегчила кошелек. Выйдя на улицу, я еще раз осмотрел фасад, созданный, вероятно, еще в позапрошлом веке, и почувствовал, как на меня пахнуло стариной. Вместе с тем, наметанным глазом, окинул окружение, но кроме обычной уличной суеты, ничего не заметил. Только обратил внимание, что отрывки фраз в шуме улицы, которые улавливал мой слух, были на молдавском, русском и украинском языках. На мгновение почувствовал себя на развалинах башни — люди, которые строили это сооружение, и возвели его выше облаков, вдруг потеряли общий язык — каждый заговорил на своем материнском. Грандиозное строение не оставило горы битого кирпича, но его осколками было заполнено сознание тех, кто возводил памятник человеческой неосмотрительности. Зная об этом, невидимые дети Мардука — и здесь, и в Одессе, и в моем городе снуют между людьми, обращая их к храму Бела-Мардука. Я посмотрел на часы. С тех пор, как бродил по улицам, прошло полтора часа. Тем временем зверь во мне не подавал признаков жизни.
Слова Марицы, прежде сказанные о келье, в которой она заточила себя, были скорее метафорой о способе ее жизни. Жилище же — двухкомнатная квартира на втором этаже — оказалось обставленным и обустроенным со вкусом женщины, не равнодушной к роскоши. Окно и дверь на балкон плотно закрывали желтые полотнища, от чего, несмотря на жару на улице, в комнате стояли прохладные сумерки. Марица раздвинула шторы и, подойдя ко мне, внимательно посмотрела на пятна на лице.
— Похоже на следы ожогов, — сказала она.
В ее черных глазах мелькнули призывные блестки, как тогда на пляже, когда я увидел ее в объективе фотоаппарата. Она почти не изменилась, если не считать отдельных белых «нитей» в волосах. С тех пор минуло десять лет, за которые я не познал ни одной женщины.
Марица коснулась шрамов губами, а потом поцеловала меня долгим поцелуем. В сознании мелькнула мысль, что я нарушаю табу не входить в контакт со слабым полом. Будто я десять лет назад, перед началом работы над дешифровкой пророчества, дал обет Высшей Силе не «блудить» с женщинами. Этот мой рефлекс не остался без внимания Марицы. Она сказала:
— Пойду приготовлю ужин. А ты приляг на диван, включи телевизор... — Вдруг что-то вспомнила, потом взяла с полки книгу небольшого формата, но емкую. — Вот просмотри. Я о ней говорила в ту трудную для тебя ночь. К сожалению, критики от тебя я не услышу, ибо ты не знаешь молдавского языка.
Я действительно не понял ни одного молдавского слова, и лишь полюбовался художественным оформлением. Смог прочитать только аннотацию, написанную на русском языке, в которой Марицу было названо известной поэтессой. Книг здесь было не слишком много, всего две полки, заполненные поэзией — преимущественно молдавских поэтов — от дореволюционных классиков до книг-бабочек начинающих литераторов. «Ну, а зачем библиотекарше, которая имеет доступ к огромному массиву книг, держать их еще и дома?» — подумалось мне. И тут взгляд остановился на фотографии за стеклом полки, на котором были изображены Марица, пожилые мужчина и женщина, и мальчик лет шести. Они сидели, видимо, за обеденным столом в беседке, оплетенной виноградом. По спелым темно-синим кистям ягод можно было угадать, что это — конец августа или начало сентября. Здесь был еще кто-то — пятый, который фотографировал.
— Это мои родители и сын, — услышал я голос Марицы, которая подошла неслышно.
— Ты не говорила, что у тебя есть сын, — заметил я.
— Не успела...
— А почему он не дома?
— Сейчас же каникулы. Он у моих родителей в Вадул луй Водэ. Там у них дом неподалеку от Днестра.
Между тем пришло в голову, что мальчика я уже где-то видел. В отличие от взрослых, которые смотрели в камеру выразительными черными глазами, он был синеглазый. А только где я мог видеть уже этого ребенка? «Похоже на комплекс дежавю, — подумалось мне. — Когда, кажется, что ты что-то где-то видел».
— Почему ты выбрала профессию библиотекаря? — поинтересовался я.
— Я не библиотекарь, — сказала Марица. — Я филолог молдавского языка и литературы. Со студенческой скамьи уже печатала стихи. Правда, только в газетах. После выпуска направили на работу в городок Рышканы — это на северо-западе Молдовы. В школах Кишинева места учительнице молдавского языка не оказалось. Скорее всего, я бы поехала туда, если бы не литература. В писательской организации меня считали перспективной. Часто выступала с профессионалами на различных мероприятиях: в библиотеках, на презентациях новых книг. Жила в общежитии — Союз договорился с властью. А однажды на фуршете в библиотеке по поводу конкурса молодых литераторов ко мне подошла директриса и предложила место библиотекаря — у них уволилась пенсионерка. И где-то через неделю я уже выдавала книги читателям. — Марица помолчала, видимо, что-то припоминая. А потом сказала: — Ладно, поговорим за столом.
Она вышла на кухню.
На кухонном столе, кроме кружочков колбасы, кусков жареной рыбы и брынзы, был еще малай — кукурузный пирог. Бутылка вина, полежавшая в морозилке, уже успела покрыться каплями росы.
Я наполнил рюмки кокуром.
— Последний раз пил это вино в августе десять лет назад, — сказал.
— Я — тоже, — улыбнулась Марица. На ее лице мелькнуло что-то похожее на ностальгию. Она не забыла то первое вино, после которого у нас начался «медовый месяц».
Когда мы уже утолили голод, я спросил:
— А не скучно поэтессе выполнять сухие библиотечные обязанности?
— Да, я сначала скучала по свободным хлебами. Первый месяц не знала, куда деваться от скуки. Собиралась уже писать заявление на увольнение. Но однажды... — Марица запнулась, осторожно посмотрела на меня. — Знаешь, если бы я не стала читать книгу, которую ты мне прислал, и не одолела бы первый ее раздел «Число зверя», то не сказала бы тебе то, что скажу сейчас. Как-то я заметила, что большинство книг, которые выдавала читателям, я воспринимала как обычные предметы. Но были и такие, которые оставляли во мне след. Я их помнила. Бывало, за день выдашь десятки, а помнишь какую-то одну. Такая же бумага, обложки похожи, а в памяти остается именно она. Так и с людьми: из всей компании, спустя время, вспоминаешь только одного. А, бывает, и — ни кого. Скоро я поняла, что тексты несут в себе энергетику. — Вдруг Марица посмотрела на меня, наверное, заметив на моем лице какую-то перемену. Но продолжила: — Или что-то другое. Впоследствии я начала читать те из книг, которые держала в памяти.
— Марица, — перебил я, — назови хоть одну.
— Гоголь, — сказала она без тени сомнения. — Его книги стали первыми, о которых я вспоминала, придя домой. За день, бывало, заполнишь немало формуляров, а вспомнишь только его. И не имеет значения, на каком языке: на молдавском или русском, в библиотеке он есть и на том и на другом. Раньше я читала только те из его произведений, которые были в учебных программах. А тут перечитала всего. Второй автор — Алексей Толстой. Ну, тот, что написал «Князя серебряного» — Алексей Константинович.
— Похоже, на тебя действует энергетика мистических книг, — сказал я.
— Я тоже сначала так думала. Особенно, когда прочитала книги Гофмана. Но так же действуют и произведения Габриеля Гарсия Маркеса и Анатоля Франса. Их немного — таких авторов... Там все видишь. Это — жизнь, перенесенная на страницы с большой достоверностью, и изображенная мастером, который рисовал словами. Ты, наверное, знаешь, что слова имеют два плана: сначала передается информация о предмете, потом — эмоция, которую вызывает тот же предмет. Одному автору дано передать информацию, другой может наполнить предмет еще и соответствующей ему эмоцией. Я угадываю такие книги, даже не раскрывая их. Ты пишешь в своем «Зверье» о мыслеформах, ну, о том невидимом поле, в котором находится человечество — обо всем надуманном и начувствованном миллиардами людей... Библиотека — это вместилище мыслеформ, сохраненных на бумаге. Возможно, когда-то наступит период, когда человек научится вылавливать из безбрежного океана пространства и времени нужную ему информацию. А пока что появился еще один носитель мыслеформ — электронный. С недавних пор мы выдаем читателям не только книги, но и диски.
— Солнышко, ты говоришь интересные вещи, — сказал я. — Такое может прийти в голову только настоящему филологу.
Марица лукаво улыбнулась, подняла недопитую рюмку.
— Ты тоже интересно говоришь, — сказала она. — Я и сейчас помню то, что ты сказал когда-то мне в Феодосийском порту.
Когда-то в Коктебеле, заглядывая в ее черные глаза, я замечал языки пламени, которые вдруг вспыхивали и гасли во мраке зрачков. Теперь у них угадывался жар, который тлел на месте костра; тот сильный жар грел мне душу.
Она выпила, придвинула стул и прижалась ко мне. Дальше я не помнил, как мы вышли из-за стола и оказались в спальне. Я почувствовал, что погружаюсь в пучину страсти и наслаждения, как тогда, в Коктебеле. То же самое, наверное, чувствовала и Марица, она зашептала что-то по-молдавски: понесся поток нежных слов, без единого ретрофлексного звука. Были то поэзии, или слова нежности, я не мог понять. Единственное, что знал наверняка: это было признание в любви. Из кухни пахло кокуром, не хватало только лунного сияния, которое накрыло бы нас, как когда-то в Коктебеле. Только моментами в состояние, которое можно было назвать «райским», проникали ее слова: «это мой сын». Получалось, что в келье, которую она создала когда-то для себя, поэтесса Марица находилась не всегда в одиночестве.
2
В сон стал проникать какой-то звук. Скоро я понял, что это были вибрации моего мобильного телефона, лежавшего на тумбочке рядом с подушкой. Я протянул руку и поднес аппарат к глазам. На дисплее высвечивался набор цифр, а под ним имя — Костя. «Степан дал ему мой новый номер», — мелькнуло в голове. Я встал с кровати аккуратно, чтобы не разбудить Марицу, вышел в большую комнату, а из нее — на балкон.
— Алло, — сказал, закрывая дверь.
— Ты где? — раздался голос Кости.
— Там, где тебе сказал Степан.
— А-а-а... Судя по твоему голосу, — ты, наверное, спал?
— Позднее же время.
— Да? А у нас тут даже не стемнело. Двадцать минут назад мы отчалили от Стамбула. Но я звоню не для того, чтобы поделиться впечатлением о волшебном вечере на Мраморном море. Мне нужен твой совет. Выслушаешь?
— Хватило бы денег на мобилке.
— Она безлимитная. Вчера в румынском порту Констанце к нам на борт поднялась группа туристов; десять их. В том числе и молодая женщина. И кто бы ты думал? Та, которую ты видел на пирсе в Одессе.
— С которой вы когда-то пахали, как два черных вола? — сказал я.
— У тебя хорошая память, — заметил Костя. — Именно она. Хотя я не убежден. Порой кажется, что это ее дубль. Все время ухитряется попасть мне на глаза. Я уже стараюсь не появляться на палубе.
— Остерегаешься, что потянет на регистрацию брака?
— Нет. Боюсь, что потяну ее в постель. Это какая-то ходячая провокация на секс. Даже Ксилантий заметил. Я не знаю, что делать? — Мгновение он помолчал, потом сказал: — Я боюсь.
В последних словах не было и тени иронии. И поскольку я не спешил с ответом, он спросил:
— Ты на связи?
— Да. Только я не знаю, что посоветовать. И действительно ли это она? Поставь вопрос так: как могла эта ходячая провокация оказаться в Констанце до прихода вашего судна? Из Одессы вы отплыли к концу дня, в Констанцу, наверное, пришли через ночь. По логике, в тот день, когда вы еще были в Одессе, она с пирса должна была поехать в аэропорт и махнуть в Румынию, а там прибиться к группе туристов с билетами на круиз на вашем лайнере. В принципе такое возможно, но для этого должны были случиться стечения сразу нескольких обстоятельств. Ну, чтобы самолет был нужного рейса и времени — хотя бы до Бухареста. А оттуда автобусом или электричкой до Констанцы. И опять же, надо разыскать нужное агентство. И все это при условии, что у нее есть иностранный паспорт и деньги. На такой вояж пойдет минимум два-три дня. Как ты думаешь?
— Да, так, как ты разложил все по полочкам, то получается, что не она, — сказал Костя.
— Если бы речь шла об обычном человеке, то действительно. Но имеем дело с пришельцем, а у них свои законы, своя реальность и свое измерение.
— Жаль, что тебя здесь нет. Ты бы ее вмиг раскусил.
— Пожалуй, — согласился я. — А поскольку идентифицировать ее с пришельцем из потустороннего мира некому, то тебе следует быть крайне осторожным. Тем более с твоими способностями.
— Что ты имеешь в виду? Какие способности?
— Имею в виду легкость, с которой ты впускаешь в свою плоть чужую сущность. Кента впустил — ну, вашего с Ксилантием пленника; чертовка, которая паразитировала в теле ирландской девушки, чуть не вошла в тебя. Кстати, по моим наблюдениям, быть открытыми настежь — это способность в основном творческих людей — актеров, поэтов, художников. Но очень бояться тебе тоже не стоит. Просто избегай любых контактов с ней, особенно интимных.
— Легко сказать. Та сука меня загипнотизировала, ну, которая квартировала в теле ирландки. А представь себе, если эта будет прикидываться больной... А я — врач. Жители края без возврата, чего доброго, подменят меня, капитана, а затем и судно захватят.
«Угроза вполне реальная», — мелькнула мысль, поэтому я посоветовал Косте:
— Никогда не оставайся с ней с глазу на глаз. Рядом кто-то обязательно должен быть. Ну, Рита, Ксилантий или кто-то другой. И поскольку ты уже знаешь о своей открытости, то об этом ни при каких обстоятельствах не забывай. Иными словами: будь всегда готов замкнуться в себе. Тогда ее чары не подействуют. Конечно, если ты не прав, и на тебя не положила глаз какая-то из туристок. В белой униформе ты имеешь привлекательный вид. А женщине вдруг захотелось романтической любви, — хоть раз в жизни. Такое тоже возможно.
Я помолчал. Не отзывался и Костя. Но он, наконец, подал голос:
— Ксилантий идею высказал... — Врач помедлил, видимо, колебался, продолжать ли. — Ну, как ты посмотришь на то, чтобы поработать с нами здесь?
Это было неожиданное предложение — я не знал, что ответить.
— Алло, ты слышишь?
— Слышу, слышу. В качестве кого?
— Ну, как психолог. У нас на судне тысячи пассажиров. У тебя будет отдельная каюта, питание то же, что и у туристов. Зарплата — где-то такая же, как и у врача. Это неправильно, что на таком крупном предприятии, как наше, пока нет психолога. Тем более, что у тебя при себе загранпаспорт.
— Костя, я не могу тебе сразу ответить. Я приехал в Одессу лечиться от герпеса, а дома у меня свои дела. К тому же психолог — это специальность, а, значит, нужен диплом.
— Конечно. Но, думаю, удостоверение члена Союза писателей может заменить такой диплом. Писатель — это, прежде всего, психолог.
— Откуда тебе известно об удостоверении? — слукавил я.
Костя проигнорировал мой вопрос, зато спросил:
— Что ты на это скажешь?
— Я должен подумать. Ведь ты предлагаешь сойти с одной тропы, по которой я иду уже много лет, и перейти на совсем другую. Согласись — над этим нужно хорошо подумать.
— Ну, конечно, покумекай. Э-э, вот Ксилантий хочет что-то сказать.
Послышался голос Ксилантия:
— Шеф, привет! Будешь ехать, захвати бутылку перцовки, потому что здесь нет. А еще лучше — две, мля.
— Дай сюда телефон, Ксила. Что ты мелешь! — послышался Костин голос.
Я сказал:
— Послушай, у тебя случалось так, чтобы ты во сне видел знакомых или родных, живых или тех, кого уже нет, с лицами других людей, и одежда на них другая, но ты — тот, во сне — знал, что они твои люди? Бывало такое?
— Бывало, — сказал Костя. — И не один раз.
— Так вот, пришельцы из края без возврата обладают способностью напялить на себя какой угодно антураж. Но не для всех, а только для того, в ком они заинтересованы. Твоя королева секса, скорее всего, находится в Одессе, а к вам на судно пришла другая женщина, также пришелец, но на ней слайд той. Поскольку образ ориентирован на тебя, на других он — слайд — не действует, и они — другие видят ее такой, какой она есть. Поэтому покажи туристку Ксилантию и Рите, пусть воссоздадут ее словесный портрет. Если изображение, которое видят они, будет отличаться от того образа, который видишь ты, то это означает, что она пришла по твою душу. Существа такие — элементарные частицы астральной ауры планеты и каждому из них известно все о любом из них же, где бы он не находился, как о себе самом. Они — детали огромного целого — видимого и невидимого для человеческого глаза, огромного черного эгрегора планеты. Есть две цивилизации: наша — человеческая и их; цивилизации существуют каждая по своим законам — наша в основном по материальным, их — по полевым. Не знаю, есть ли способы, с помощью которых земной человек может влиять на представителей этой — астральной цивилизации, но они на нас воздействуют через темных и пришельцев. Вспомни, когда подослали к тебе рыжую молодку? Тогда, когда другой пришелец в чужом теле сидел прикованный наручниками к трубе в котельной.
Некоторое время Костя молчал, ждал, что скажу дальше, и, наконец, подал голос:
— Я не спрашиваю, откуда тебе это известно, но, во всяком случае, постараюсь проверить. А только завтра, потому что сейчас уже сумерки. А ты поразмысли над моим предложением. Ага, мне не звони — не достанешь. Я сам отзовусь. Пока. — Костя выключил связь.
Часы на дисплее телефона высвечивали четвертый час ночи.
Проснувшись утром, я увидел над собой Марицу. Она была в той же пляжной паре, что и десять лет назад на море. Только тело в этот раз не имело цвета черного шоколада, но исходило тем самым теплом, которое согревало меня все эти годы. Ее лицо с тонкими чертами обрамляли прямые волосы — черные, словно в них запутались частички прошлой ночи.
— Кто такой Костя? — спросила она, накидывая на плечи тоненький халат, который держала в руках. — Ты произнес это имя во сне.
— Когда?
— Да вот, перед самым пробуждением. И какой-то Силантий...
— Друзья, — сказал я и взял телефон.
На дисплее не было признаков того, что кто-то звонил. Часы показывали восемь. Там, где были мои друзья, — глубокая ночь. Между тем я не припоминал, чтобы мне что-то снилось. Эти мысли мелькнули, как реакция на слова, которые я говорил во сне. Не являются ли они — слова — знаком на событие, произошедшее этой ночью с Костей?
Марица взяла у меня телефон, набрала в нем свой номер, сохранила его, тогда наклонилась и поцеловала.
— Иди умойся, — сказала она. — Завтрак на столе.
Когда после завтрака Марица, уже одетая, подошла к двери, чтобы идти на работу, я спросил:
— Где у тебя лосьон, чтобы я после бритья увлажнил лицо?
Она вернулась к серванту и показала на один из ящичков.
— Вот здесь, — сказала.
Побрившись, я выдвинул ящик, и оттуда повеяло теми же самыми духами, что и от хозяйки, там лежало несколько флаконов, а далее — документы: университетский диплом филолога Марицы, ее паспорт, две метрики и еще какие-то бумаги. Одна метрика принадлежала Марице, вторая — ее сыну. И тут я обратил внимание, что мальчик на фото выглядел лет на шесть, а в метрике значилось, что ему было девять. После несложных подсчетов и сопоставлений, я понял, что он родился через девять месяцев после того дня, когда я провожал Марицу на судно в Феодосийский порт. В метрике мальчика, в графе об отце, ничего не стояло. Вдруг я забыл о лосьоне, о том, что если не увлажнить лицо, на нем появится раздражение. Пошел в спальню и лег. Мне не надо было ничего осмысливать, я нуждался только в одном — прийти в себя. «Так вот где я видел мальчишку, что на снимке... Это было лицо с моих детских фотографий». В метрике ребенка назвали именем Александр. А фото под стеклом, наверное, было сделано три года назад. В некоторых художественных произведениях подобная ситуация обыгрывается автором, как счастливый момент для человека, который вдруг узнал, что стал отцом. Возможно, при нормальных обстоятельствах все так и есть. Но только не для того, кто гоним. Появление родной кровинки будет использовано верхоглядами, как болевая точка, рычаг давления, чтобы загнать меня, а потом и моего ребенка, на тот свет. Я забыл предупредить Марицу, чтобы она никому не говорила о моем приезде. Надежда оставалась на то, что невидимая сеть темных, на которой мы разрушили два узла, не так быстро срастется. Логика требовала немедленно покинуть Молдову, пока я «ничего не знаю о сыне», или посвятить во все Марицу. Судя по тому, что она до сих пор ни словом не обмолвилась о том, кто отец мальчика, ее не назовешь болтуньей.
Я долго лежал, перебирая возможные варианты моих действий, и неизвестно, сколько бы еще пролежал в состоянии, которое можно назвать «прострацией», если бы не завибрировал мобильный телефон. На дисплее высветилось одиннадцать часов. Звонил Костя. Он, как всегда, не здороваясь, сказал:
— Да, баба имеет два лица: одно для Ксилантия и Риты, и всех остальных, а одно для меня. Что делать?
— А что ты сделаешь? Избавиться от нее надо, ну, снять с судна под каким-либо предлогом. А только она — следствие. Лишишься ее — придет другая. На ней только слайд той, с которой ты, ну, это... Причина же находится в Одессе. Она — причина видит тебя глазами пассажирки судна. Вот почему та кикимора все время вертится возле тебя.
Костя долго думал и, наконец, сказал:
— А ты не мог бы ее отправить в край без возврата?
— Кого?
— Ту проклятую причину.
— Без тебя — нет.
— Так а там Степан...
— Она никого другого и на пушечный выстрел не подпустит. Своим избранником она считает тебя.
— Вот зараза! Захватила чужую плоть, а теперь собирается еще и... — Он помолчал, потом спросил: — А какую роль она приготовила мне?
— Кто знает. Но не светлую. Оккультисты говорят, что не может быть дружбы с темным, может быть только рабство у темного. А что уж говорить о пришелице из края без возврата, кем она есть?
— Хорошо, я прикину, что к чему, а потом дам знать. — Костя выключил связь.
Я снова погрузился в состояние прострации, потом встал с кровати, вытащил из кармана доллары и, отсчитав восемь ассигнаций, открыл прикроватную тумбочку. Там оказалась моя книга о зверье. Закладка свидетельствовала, что Марица прочитала семьдесят страниц. Я положил деньги в книгу, а на закладке написал, что должен срочно отбыть. Куда — не написал, потому что сам еще не знал. Подошел к серванту, где была фотография, и где на меня смотрел мальчик с ясными глазами. «От любви рождаются красивые дети и из них вырастают мудрые и добрые люди», — подумал я, наведя на снимок объектив смартфона и нажимая на кнопку спуска. Взял сумку, надел тюбетейку, но перед тем, как выйти, заглянул в дверной глазок. Это был рефлекс, выработанный много лет конвоированным с собаками. В коридоре никого не было. Мелькнула мысль, что и вчера, когда мы заходили, также ни с кем не встретились. Так что меня здесь пока никто не видел. Вдруг зазвонил домашний телефон. Я насчитал семь сигналов, а потом послышался голос Марицы: «В холодильнике суп, котлеты и вертута. Суп подогрей на плитке, котлету и вертуту — в микроволновой печи». Автоответчик выключился.
Я шел той же дорогой. Меня что-то вело — мои действия после разговора с Костей определял не я, а кто-то другой. Пожалуй, это был все тот же рефлекс. Через минут пятнадцать уже стоял на автовокзале. Рассматривая расписание автобусов, я заметил под ним еще два расписания: поездов и самолетов. Пробежав взглядом расписание движения самолетов, заметил рейс до моего города; до отлета оставалось три часа. Увидел здесь два окошка кассы — железнодорожного и авиа, у которых не было ни одного пассажира.
...Кассирша объяснила, что в аэропорт ехать минут сорок, назвала номер маршрутки, которая останавливается также возле автовокзала. Я оставил в кассе около ста долларов.
Только в самолете, когда ничего уже не отвлекало, кроме покалывания в ушах, я, наконец, понял, что именно выгнало меня из Молдовы. Это было чувство ответственности за судьбу моего сына, которого существа без табутивного барьера могли бы использовать как рычаг влияния на меня. В прошлой системе сыновей глав нашей писательской организации делали алкоголиками, сектантами, наркоманами или стукачами. Теперь этим занимаются выходцы из подземелья — дети Мардука.
3
Почтовый ящик был переполнен. До отъезда в Одессу я не всегда успевал выбрать из него газеты. Кто-то из конвоиров его постоянно опустошал. А сейчас было полно газет, рекламных буклетов, счетов на оплату услуг. Поднимаясь с той пачкой бумаги в руке, я увидел, что дверь на втором этаже, где жил некий Изюмский, на этот раз не отворилась и из нее не показался нос, похожий на крысиный, чтобы сказать «здрасьте». Когда я на это «здрасьте» как-то послал его, он сменил тактику и каждый раз, когда я проходил мимо, приоткрывал и хлопал дверью. Он работал в каком-то таможенном заведении и верхогляд, наверное, пообещал ему должность руководителя таможни. Судя по всему, над методом бескровного убийства работал также психолог. Ежедневное внимание конвоиров с собаками и провокаторов без собак обычного человека должны были за каких-то полгода свести в могилу. Авторы метода не учли только одного, что имеют дело с писателем, который должен быть не только психологом, но и аналитиком. А еще я вспомнил где-то услышанную сентенцию: «Нет ничего такого плохого, из чего нельзя было бы извлечь полезное». Пришли на память также воспоминания французского писателя Жоржа Сименона. Оказывается, чтобы писать свои приключенческие романы, он наглухо забивал дверь одной из комнат своего дома, делал в ней «амбразуру»— отверстие, через которое жена подавала ему еду и убирала грязную посуду. И так продолжалось два-три месяца, пока автор не заканчивал очередной (сказать надо — небольшой) роман. А тут, в моем случае, я нахожусь под конвоем. По сути — в тюрьме. Я имею право выйти в супермаркет или на рынок, чтобы принести продукты. Имею право ходить сколько угодно, но ощущение того, что тебя сопровождают — с собаками или без — удручает. Вот я и решил из этого плохого извлечь позитив. Марица создала себе келью, а я — одиночную камеру, в которой возможно только одно занятие — писать. Читатель, произведение, которое ты сейчас читаешь, было написано в одиночной камере.
Поднимаясь по лестнице, я ожидал, что вот-вот послышатся шаги одного из конвоиров и появится ротвейлер или терьер. Обычно соседям звонил тот, кто меня сопровождал на улице, и они обязательно должны были встречать. Но я уже преодолел все марши лестниц, а провокаторов и их собак не было. Бряцал нарочито ключами, отпирая квартиру, но никто не проявлял ко мне интерес. «Неуважение!», — мелькнула мысль.
Закрыв за собой дверь, я остановился подавленный. Не беспорядок, который царил в моем доме, стал причиной тому, а то, чего не разглядишь, но оно есть. Мне показалось, что на стены, книжные стеллажи, мебель налип толстый слой негативной энергетики — моей собственной, в которой были чувство опасности, злость, ненависть и еще много оттенков этих чувств. Меня окружали «слайды» искаженного герпесом лица — их зеркальное отражение я «видел» повсюду. Стало обидно за себя, ведь я уже двенадцать лет живу в этом отравленном мире. Острые и одновременно опасные для жизни моменты моего пребывания в Одессе вдруг показались мне легкой прогулкой по сравнению с проведенными здесь годами.
По привычке я ткнул пальцем в клавишу телефонного автоответчика. Послышался голос секретарши писательской организации, которая сообщала о смерти членов союза и просила прийти на похороны. Таких сообщений оказалось три — из жизни ушли два поэта и один прозаик. «Союзовский апокалипсис продолжается», — мелькнула мысль.
Была вечерняя пора. Я приготовил чай, сделал бутерброд и хотел сесть за ужин, как вдруг в кармане завибрировал телефон. На дисплее высветился набор цифр и слово «Мар».
— Что случилось?! — раздался тревожный голос Марицы.
— Ничего, солнышко, — сказал я. — Сложились так обстоятельства, что я вынужден был сделать ноги.
— Мог бы позвонить, предупредить.
— Не получилось. Прости.
— А деньги зачем оставил?
— Тебе.
Некоторое время на той стороне молчали.
— Я в такие игры не играю, — сказала Марица. — Незаработанные деньги счастья не приносят.
Пришло время мне задуматься.
— Вообще-то направление твоей мысли мне нравится, — сказал я. — Но здесь другое — если ты на меня посмотришь как на инвестора, то у тебя сомнений не возникнет.
— Послушай, для меня — библиотекаря — это большие деньги. Где можно столько заработать?
— Это случайный заработок. — Ну, скажем так: вороне Бог послал кусочек сыра. Ворона поделилась этим сыром с тобой.
— Хорошо, — сказала Марица. — Будем считать, что деньги ты оставил на хранение. Когда планируешь приехать?
— Не могу сказать. Но если предоставится возможность, дам знать.
Марица сказала теплые слова — какие именно, я не расслышал — и отключила связь.
Закончив ужин, я поудобнее уселся в кресло и принялся просматривать газеты, ища программу телепередач. Начал с последнего номера. Пробежал снимки и названия статей и остановил взгляд на фото мужчины в траурной рамке. Под ним был некролог. Покойник выглядел лет на пятьдесят, с простеньким лицом, на котором, однако угадывалось нечто, от чего вдруг возник во мне зверь; теперь не я, а он моими глазами смотрел на фото. И тут я, наконец, понял, что это изображение темного, который умер в одесской больнице. Он был один из двух «узлов» на разветвленной сети детей Мардука, который мы с Костей разрушили. В некрологе сообщалось, что ушел из жизни функционер одного из силовых ведомств; назвали его продвижение по службе и чин в момент смерти (он умер от сердечного приступа), а также писалось о том, что функционер имел юридическое образование. Так вот какое основание лежит под «методом бескровного убийства». Этот человек использовал свои знания юриста не на борьбу с правонарушениями, а как инструмент безнаказанного доведения человека до смерти. «Не может быть дружбы с темным — может быть только рабство у темного», — процитировал я мысленно сентенцию посвященных. От себя добавил: «...человека или государства». На мужчине был пиджак, сшитый, наверное, не на фабрике, а в козырном ателье, белый воротничок и галстук. Он имел продолговатую, круглую голову, с большими залысинами и ушами несколько заостренными, хотя они его и не безобразили. Это я заметил еще тогда, в больнице. Бросалась в глаза стрижка «под братка» — длина волос не превышала и сантиметра. Человек как человек, а только почему зверь во мне «вскочил» на ноги, хотя это был не человек, а только его фото? Я знал почему: сущность мертвого изверга теперь наполнила все снимки, где бы они ни были. На каждый из них наложился отпечаток его черной души — на бумаге, видео, или в Интернете. Так же, как «истуканы» прошлых лет на высоких пьедесталах и дощечки, на домах с названиями улиц источают дух тех, кто убил шестьдесят два миллиона людей за время царствования колосса на глиняных ногах. Поэтому и жестокости не уменьшилось среди современного народа.
Между тем приближалось время новостей, и я включил телевизор. После нескольких сюжетов, по которым взгляд не очень внимательно скользил, на экране появилось фото мужчины — того же, что и в газете, только цветное. Зверь мой, увидев изображение в цвете, напрягся. На него, то есть на меня, смотрели близко посаженные серые глаза, рот был сжат — мужчина, видимо, только что закончил говорить и в этот же миг кто-то щелкнул затвором. Пока голос диктора зачитывал текст некролога, я всматривался в лицо того, кто несколько лет подряд превращал мою жизнь в ад. Вдруг вспомнил метафору, которая когда-то пришла мне в голову: «Я увидел бешеного пса, истошно, хотя и беззвучно, лающего, из пасти которого падали хлопья пены. На шее у него был широкий ошейник с большой пентаграммой, от которого отходил и терялся в пространстве почти прозрачный повод. Тот повод кто-то подергивал и «кричал»: «Ату! Ату!». Ошейник был расшитый узором из ломаных линий. Кто бы меня не конвоировал, — подросток, из какого-то училища, или пенсионерка, которой далеко за восемьдесят (сексотка еще с энкаведистских времен), а я видел морду рыжего, дворового пса. Этот бровко выбежал когда-то из глухой «зачепиловки» и прибился в большой город, а там его приручили и сориентировали, что важнее интересов клана, к которому он прибился, и собственных интересов, не существует ничего. Это был родной сын князя мира сего — плоть от плоти, дух от духа. Того «князя», которому еще недавно принадлежало все. Абсолютно все». Спустя мгновение я облегченно вздохнул. Будто бы только что открыл для себя то, чего не мог понять все эти годы. Человек был рыжий! В своих эзотерических книгах я много раз подчеркиваю масть семи голов зверья из моря вышедшего, которое развязывало гражданские войны, устраивало геноциды, голодоморы, репрессии, неслыханные в истории человечества. Все головы были рыжие. Знак их — 666, а код знака 18. «Как же я не заметил красную масть у братка, когда выгонял из него пришельца в одесской клинике?», — мелькнула мысль. Такие вот «братки» (когда-то они называли друг друга «братишками»), ходили не в модельных костюмах, а в кожанках и расстреливали направо и налево. Тогда их пришло много. Очень много! Это было время, когда астральная составляющая ауры планеты плотно (плотнее предыдущих 25920 лет) укутала живой мир, наполняя его звериными инстинктами. «Какие разительные перемены произошли! — подумалось мне. — Тогда, чтобы убить, не надо было уметь ни читать, ни писать, а теперь, чтобы лишить невинного человека жизни, следует изучить юриспруденцию, иначе нарушишь закон». Изображение киллера неожиданно исчезло, зато экран заволокло рыжим туманом, который виден был, наверное, только мне, а точнее — моему зверю.
— Масть, — сказал я вслух, — семь тысяч пятьсот шестьдесят ангстрем. — Это длина волны красного цвета любого предмета — извечный символ сатанизма. Теософская сумма этого числа составляет восемнадцать. — Вдруг понял, что и заказчик — существо такой же масти. И тут мне показалось, что на другом конце невидимого поводка, откуда выкрикивали: «Ату! Ату!», возникла и растаяла огромная голова рыжего пса. Очень большая! В земном мире таких, пожалуй, не бывает. Это она кричала человеческим голосом: «Ату! Ату!».
Перечитывая только что написанные строки, я подумал, что бросаю тень на всех, кто родился с рыжими волосами. И плохо мне стало на сердце, потому что среди моих знакомых и близких есть немало таких — уважаемых мною людей и близких родственников. Почему же именно из числа рыжих появляются сущности без табутивного барьера? Объяснение пришло неожиданно... На Иисуса Христа перед казнью надели багряницу — одежду красного цвета, которую носили цари. Мол, ты говоришь, что ты царь (хотя и не от мира сего), значит должен надеть одежды царя. Во все времена неотъемлемым атрибутом царя была красная одежда (пурпурная, кармазиновая, багровая). Жестокая власть в эзотерике называется «зверь». Если же приходит к власти не один царь, а группа людей, то это будет «зверье». Цвет крови для таких существ — государственный и одновременно конфессионный. Поэтому для тех, кто формирует «зверье», которое будет действовать в земном мире, важно, чтобы и его составляющие, несли в себе признаки крови — не только в сознании, но и на плоти. Сущности такие формируются в другом измерении, там, где царит «дракон красно-огненный». Если бы цвет сатанинства был белый, то и жестокие носители его были бы обязательно блондинами. И их было бы не меньше, чем рыжих во время апокалипсиса. Ну, а там, где рыжих нет, например, в Камбодже, «работу» выполняло черноволосое зверье, но творилось это под государственным флагом — красным. Там также убили каждого третьего.
Мне пришло в голову: «Неизвестно что хуже — доводить людей до инсульта, сумасшествия или самоубийства здесь, в земном мире, или устанавливать вавилонского идола там, где теперь оказался «браток». Если они установят статую истукана там, то здесь начнется новый апокалипсис. Но я также знал, что из бездны, где теперь находится их отец-сатана, он будет выпущен только через тысячу лет — в этот последний раз на короткое время. Мне известны и годы, в которые придут семь голов тогдашнего зверья и то, что они также будут рыжие.
4
Женский голос в трубке домашнего телефона попросил позвать меня.
— Я вас слушаю, — сказал.
— Вас беспокоит Вера Семеновна.
— Простите, какая Вера Семеновна?
— Ну, помните, вы были у нас в интернате?
— А-а... Как вы там поживаете?
— Хорошо. Я давно к вам добиваюсь, но до сих пор никто не отвечал. Уже подумала, не случилось ли чего, не дай Бог.
— Нет, меня не было в городе.
— Я почему звоню? Ну, вы наш разговор не забыли?
— Нет, конечно.
— Когда мы с тетей Явдохой услышали по радио, что писательской начальницей стала Фроська Бамбухчиха, то подумали и о вас. У вас все в порядке?
— Да вроде бы, — сказал я, невольно коснувшись пальцами шрамов на лице. — А как там тетка Явдоха?
— Да вот она сидит рядом. Я передаю ей трубку.
— Доброго вам дня, — послышался голос пожилой женщины. А я представил сухое, но не худое, лицо с белой косынкой на голове, под которой спрятаны седые волосы. Тем временем женщина продолжала: — Недавно меня пригласили родственники на их золотую свадьбу — моя двоюродная сестра с мужем. Это дочь тети, о которой я когда-то говорила. Ну, там выпили, начали вспоминать о том времени, когда в их селе очень мало людей осталось. Был такой период — тот умрет, того заберут и он уже не вернется, кто-то в другое село замуж выйдет. Вспомнили и вдову по имени Дарунька. Ее ведьмой считали. Ей было лет тридцать пять от роду. Жила одна, пока к ней не прибился какой-то ненормальный. Хотя сказать, что он полоумный, то не скажешь, но и умные тоже не такие. Падучая его время от времени била. Своего настоящего имени не помнил, а может, валял дурака. Документов не было, а, следовательно, никто не знал, сколько ему лет. Его называли «Джебан».
Хотелось спросить у женщины, зачем мне это знать, но я подумал, что будет не вежливо перебивать, вместо этого поинтересовался:
— Что такое джебан?
— Воробей, — сказала Явдоха. — Это слово я слышала еще от своего деда — уличное прозвище птицы. Дарунькин бахур тоже на воробьев так говорил. Поэтому его Джебаном и прозвали. Но мы с Веркой звоним вам по другой причине. В скорости у Даруньки и Джебана родилась девочка. Назвали ее Лилита — на том настоял Джебан. Дарунька, хотя и была ведьмой, но считала себя верующей и настаивала на крестинах. Джебан же зверел, когда она вспоминала о попе. Дарунька объясняла, что поскольку у Джебана нет документов, то в сельсовете младенца зарегистрируют как сироту, то есть незаконнорожденного. В церкви же окрестят и выдадут какое-то удостоверение. А потом, когда Джебан, наконец, вспомнит, кто он и найдет потерянные документы, то тогда они пойдут в сельсовет за метрикой. Но приживалец настоял на своем — несколько раз его била падучая, а когда Дарунька договорилась с попом о дне и времени крещения, Джебан забрал младенца и куда-то спрятал. Именно в этот день приехала из района машина и увезла Джебана и Даруньку. Кто-то донес, что у того бедолаги не было документов. Больше их никто не видел. Дарунькина хата из самана развалилась и от нее уже и следа нет. Вокруг возвели новые дома, но использовать ее участок под застройку до сих пор не нашлось ни одного желающего. Люди помнят то время, когда село почти исчезло — грешат на Даруньку. О том селе тогда мало кто знал. Теперь вы понимаете, почему мы вас побеспокоили?
— Конечно. Все, что вы прошлый раз рассказали, совпадает.
Я хотел сказать женщине, что наша писательская организация сейчас напоминает Дарунькино село, но решил не портить настроение добрым людям. Зато молвил:
— Спасибо, госпожа Явдоха, за заботу. То, что я услышал, многое объясняет. Может, даст Бог, встретимся, расскажу.
— Дать телефон Верке, э-э, Вере Семеновне?
— Дайте.
Послышался голос Веры Семеновны:
— Теперь вы понимаете, почему мы вас разыскивали?
— Конечно. Спасибо. Для меня это очень важно.
— Вот-вот. А я думала, что того младенца выплодила сама земля-мать. А тут — никакой чертовщины... Ну ладно, бывайте. Как-то пригласим вас поговорить с нашими детьми.
Вдруг я заметил, что на протяжении всего разговора не возникло никаких препятствий — шума, увеличения или затухания громкости, как случалось до моего отъезда. «Издох киллер — некому глушить», — мелькнуло в голове.
«Конечно, — подумал я, — Лилит — дитя ведьмы и пришельца. А сотрудницы интерната считали Джебана бродягой. Между тем за время пребывания Бамбух-Бамбулы на посту председателя организации вымерла четверть ее членов». На мгновение я, уже в который раз, представил себе светлое облако над нашим краем, пронизанное солнечными лучами, которое вдруг стало таять. Это был воображаемый эгрегор, от которого питалась ментальная составляющая ауры человеческой. Я вспомнил недавний суд над несколькими парнями, которые забивали на смерть людей, снимали процесс убийства на видео и публиковали его в Интернете. На их счету было более двадцати смертей. Это происходило вот совсем недавно, во время, когда мои телефоны находились под круглосуточным прослушиванием, а меня конвоировали (и обслуживали конвой) десятки людей ежедневно. Нашлись и те, кто тех зверей защищали на процессе, и не только адвокаты и родители.
Если некому наполнить душу содержанием божьим — в нее вселяется сатана.
5
В период, когда меня вызывали на допросы в КГБ, и после условного осуждения (на более суровое наказание у них не хватило компромата) я больше всего боялся, чтобы не встретить уважаемого мною человека. Боялся, чтобы на него не упала тень от меня — диссидента. Чем больше такой человек мне был дорог, тем дальше от него я держался. Теперь происходило то же самое, когда, как оказалось, у меня есть сын, и есть женщина, которую я люблю. Я для них представляю опасность. Они же для меня — болевые точки. Дети Мардука не преминут этим воспользоваться, если узнают. Мое решение покинуть Молдову было продиктовано давним рефлексом не накликать на кого-то беду. Только теперь тот кто-то был моей родней. Возможно, существует и другой способ обезопасить себя и их, но я пока его не знал. Сейчас, когда в независимых Украине и Молдове повсюду снуют мертвецы — выходцы из края без возврата, когда от них рождаются земные дети, когда темные свили себе гнезда на всех ступенях власти, когда дети Мардука ведут себя так же нагло, как и в Вавилоне — Новом и Новейшем, я еще не решил, как мне быть. Знал наверняка, что двое нейтрализованных нами с Костей отбросов — одессит и свистопляс из моего города — ситуацию не изменят. Их место займут другие. Хоть как мне хотелось оказаться у Марицы и увидеть сына — живого, а не на фотографии — я с большим трудом заставил себя не ехать в Молдову.
Каждый раз, смазывая пятна на лице мазью из коробочки, которую мне когда-то дал Костя, я с тревогой вспоминал о нем. Между тем прошло уже две недели, а от Врача — ни слуху, ни духу. На случай, если бы с ним что-то случилось, я включил смартфон, который до сих пор был отключен. Подумал, что номер моего смартфона, наверное, есть у Ксилантия и если что-то произойдет, он мне сообщит. Но однажды завибрировала моя синенькая мобилка, и на ее дисплее высветился знакомый ряд цифр.
— Послушай, — сказал Костя, как всегда, не здороваясь, — Когда-то ты спас мне жизнь. Как ты посмотришь на то, чтобы еще раз сделать доброе дело?
— На этот раз спасти твою жизнь или уже жизнь всего человечества? — поинтересовался я.
— Это серьезно.
— Я тоже серьезно. Мы с тобой нейтрализовали двух нелюдей, а их много. Они повсюду — в тех из людей, кто достиг возраста зрелости, и в подростках, и в детях. Чтобы бороться с бедой, нужно блокировать приход в наш мир выходцев из края без возврата: мертвецов, детей Мардука.
— А это что такое? — поинтересовался он.
— Как-то в другой раз объясню.
— Не замахнулся ли ты, действительно, спасать весь мир? — не без иронии спросил Костя. — Начинай тогда с нас. Потому что кроме чучундры, о которой я тебе говорил, и провокаций которой я пока избегаю, на судне появилось еще какое-то существо и крутится возле капитана. Кто оно: пришелец из края без возврата или агент конкурирующей фирмы, я не могу распознать. — Наступила пауза, после которой снова послышался Костин голос: — Плохо получается. Некому противостоять надвигающейся беде.
— Утешься тем, что не только они приходят. Если сфера Темного Сателлита еще сто лет назад плотно охватывала всю землю, то теперь она отдаляется от нее. У детей Мардука становится все меньше перспективы — их численность убывает. Зато появляются те, которые могут им противостоять. Скажем так: где-то одному поколению они еще подпортят жизнь. А там пойдет другое время.
— А другое время, это когда ангелы будут летать?
— Нет, зверства меньше в людях будет, а следовательно, и несчастья сеять мало кому захочется.
— Ты сейчас где?
— Дома.
— Мы скоро будем в Одессе. Прикинь, сможешь ли прибыть? Ага, за мой счет; ну, там дорога, суточные, то-се...
— А в Одессе, сколько дней вы будете стоять?
— Наверное, пару дней.
— А причалите когда?
— Через неделю.
— Отзовись за два дня перед тем, как прибудете, — сказал я. — Сообщу, смогу ли.
Костя сказал, что позвонит и выключил связь.
Поток пассажиров, выходящих из поезда, встречали мужчины и женщины с табличками, на которых предлагались комнаты у моря. Я высматривал Костю, который должен был меня встретить. Вдруг кто-то коснулся моей руки — это был Врач. А только не в униформе морского офицера, которого я искал глазами в толпе, а в серой безрукавке, как тогда, когда мы сидели на лавочке у Лузановского пляжа. При нем была та же потертая барсетка, в которой я подсмотрел когда-то пистолет. Только теперь лицо Кости покрывал загар; мне показалось, что на него наложился коричнево-желтый тон нескольких морей.
— Спасибо, что не отказался приехать, — сказал Врач.
Я заметил его взгляд на щеке, где были пятна, и на тюбетейке.
— Я-то приехал, а вот какая от этого польза, не знаю. Надо же будет как-то выманить дочь Мардука.
— Это не главное, что нужно сделать, — заметил Костя. — На кон поставлено много больше, чем жизнь одного человека. Но над этим еще покумекаем.
Тем временем мы вышли на привокзальную площадь, и я пошел за Костей в сквер, который зеленел справа от вокзала. Когда мы сели на скамейку, Врач сказал:
— Перед тем, как приступить к делу, я должен кое-что сделать. — Он распустил молнию на сумке и вытащил мою книгу. — Надо отнести это в библиотеку.
Одного взгляда было достаточно, чтобы увидеть, что книгу читали. Меня охватило такое же чувство, как когда-то в библиотеке моего города, где библиотекари выставили на стенде все мои издания. Но не это произвело тогда впечатление, а роман, который лежал в стороне, потертый, если не сказать ободранный. Вид той книги до сих пор греет мне сердце. Теперь же мое «Зверье...», можно сказать, потолстело. Так бывает, когда книгу читали много раз.
Я попытался изобразить удивление на лице:
— Откуда тебе известна моя фамилия и что я автор?
— Ну, стечение обстоятельств, то-се. Давай в другой раз об этом.
— Ладно, — согласился я и кивнул на книгу. — Взял что-то для себя оттуда?
— Кое-что, — сдержанно ответил Костя.
— А именно?
— Что конкретно — не могу сказать. Просто до знакомства с этим произведением я жил в нормальном мире. Ну, там какие-то события случаются, ты выходишь из каких-то ситуаций, с кем-то враждуешь, не задумываясь над причиной того, что привело к вражде. Иными словами, живешь в мире следствий. Причин же не видишь, если же и видишь, то противостоишь чему-то второстепенному, а не настоящей причине. А тут, — Костя положил руку на книгу, — есть то, что делает прозрачным туман, в который укутана действительность, и ты видишь не только то, что произошло, но и причину происшедшего. Здесь не дается, хе-хе... инструкций, как вести себя в той, или иной ситуации, но есть множество аналогов ситуаций, как избежать неприятности. А главное — как не допустить конфликта.
— Что-то ты туманно, — заметил я. — А конкретнее можешь?
Минуту Костя помолчал, а потом сказал:
— Ну, например, ты пишешь о декабристах, которых царь велел повесить после их выступления на Сенатской площади — пять, кажется, их было. Но этого ему показалось мало, он решил сделать так, чтобы от них и следа не осталось. На каком-то из островов неподалеку от Петербурга тайно вырыли могилу, положили туда голые трупы, а сверху высыпали несколько телег негашеной извести. Когда, уже в наше время, нашли это место, то помимо извести, теперь уже гашеной, там ничего не обнаружили. Негашеная известь с влагой образует едкую щелочь, а она разъедает все, даже кости.
— Так а в чем же тут причина и следствие?
— Вот, видишь, ты и сам не обратил на это внимания. В другом же месте ты описал, как большевики расстреливали царскую семью. Трупы последних из династии Романовых погрузили на машину и вывезли из Екатеринбурга в район шахт. Туда же привезли несколько пудов серной кислоты... Прошло почти восемь поколений после того, что совершил с декабристами прадед Николая Второго Николай Первый. У Николая Первого были грамотные консультанты — после декабристов действительно ничего не осталось. Их и вешали в холщовых накидках, одетых на голое тело, чтобы ни пряжка какая-то, ни пуговица не попали в могилу. Серная же кислота, которую вылили большевики на трупы царской семьи, уничтожила только мягкие ткани. Кости же остались. Но суть не в деталях уничтожения, а в карме, а по-нашему: что посеешь, то и пожнешь. «Посеяла» династия Романовых, она же и урожай собрала — ее просто не стало.
— Тебя можно брать в соавторы, — улыбнулся я.
Костя, который то скользил взглядом по деревьям, то по людям, проходившим мимо, посмотрел на меня внимательно.
— Это такое дело, — сказал он. — Ты бы лучше научил распознавать темных.
— Такому не научишь. Я сам открыл в себе эту способность совсем недавно. А вот что это такое — благо или наказание за грехи, не знаю. Порой кажется, что такой зверь, который спит во мне, живет в каждом, только КТО-ТО, кто ведает человеческими душами, не позволяет человеку быть его хозяином. Ибо может случиться, что зверь утвердится. Не трудно догадаться, что произойдет с человечеством.
— Прости, что болтнул невесть что. После того, что ты мне недавно предсказал, кажется, ты можешь все.
— Объясни, — потребовал я.
— Ну, ты сказал, что все изменится, и я получу то, о чем мечтаю. Помнишь?
— Нет.
— Вот, видишь... А я запомнил. Потому как больше всего хотел снова устроиться врачом на круизное судно. И это произошло буквально через несколько дней после нашего разговора. Думаю, Степан тебя посвятил в курс моих дел.
— Да, он рассказал. Поздравляю! А только я не помню, чтобы что-то такое говорил. Может, хотел тебя подбодрить в трудную минуту.
— Не имеет значения, но оно сбылось, — сказал Костя. — А теперь над тем всем нависла угроза. И не только для меня одного, но и для большой компании. — Вдруг он замолчал, и, взглянув на часы, встал. — Давай я отнесу сначала книгу в библиотеку, а затем побазарим, как говорит Ксилантий. Кстати, в твоем сочинении есть еще одна особенность — там не все поймешь сразу. Приходится перечитывать по несколько раз.
Врач положил книгу в барсетку и вытащил из нее плоскую продолговатую коробочку.
— Презент библиотекарше. Набор духов «Шанель». Во Франции купил.
В футляре оказалось пять флакончиков духов.
— Подари, подари, но только той, которая позволила выдать на руки книгу из читального зала.
— А тебе откуда известно? — удивился Костя.
— Потому, что подарил эту книгу библиотеке я — в единственном экземпляре. И ее записали за читальным залом. А там книги на руки не выдают. Женщину зовут Ольга Николаевна, она, кажется, заместитель директора.
6
Мы встретились, как и договаривались, через час возле Преображенского собора. Я смотрел на скамейке газеты, купленные в киоске напротив, ища информацию о непомнящих. Костя подошел незаметно.
— Ну, что, отдал? — поинтересовался я.
— Да.
— Красивая женщина?
— Не то слово, — ответил Врач. — Очень. Она сначала смутилась, когда я положил перед ней духи, а потом открыла один из пузырьков и помазала за ушами. Поинтересовалась, знакомы ли мы с тобой. Я сказал, что нет. Мол, друзья посоветовали почитать эту книгу. Ага, а библиотекарше я принес шоколадку.
— Это ты по-людски поступил.
— Не только по-людски, я к ним еще схожу за «зверьем...».
— Не будет в этом надобности, — сказал я и вытащил из сумки экземпляр, который лежал в ней еще с прошлой поездки. — Вот.
Костя, поблагодарив, тут же спрятал книгу в барсетку.
— На судне временами скучно бывает. Развлекательную литературу тоже не будешь все время читать. Хочется что-то другое. А тут...
— Послушай, — прервал я Врача, — забываю спросить о том, что произошло здесь, в Одессе. До тебя доходят какие-то слухи о Валтасе? Может, некролог.
— Какой некролог? Он жив. Сейчас — у отца, в Португалии. Мой друг, врач, долечивал его здесь; говорит, что толстяк слово не молвит, совершенно разбитый параличом. Но в палате, когда его кто-то посещал, происходили странные вещи. Посетитель словно бы обращался к кому-то в пустоту, и в пустоту же отвечал, как если бы это был диалог с тенью. Относительно же нашей администрации, то там — никакой реакции. Будто бы этот кент у них никогда и не числился.
— Откуда тебе известно?
— У Степана есть люди в той структуре. Если бы там были какие-то разговоры, мы бы знали.
Я рассказал Косте о некрологе на смерть свистопляса, который отдал кому-то там (только не Богу) душу.
Врач некоторое время молчал, а потом сказал печально:
— Мы нейтрализовали только двух злодеев, а их же миллионы. Вот и придется жить, все время ожидая от них в лучшем случае подлости, в худшем... Лучше бы того, худшего, не случилось.
Некоторое время мы помолчали, а потом снова сказал Костя:
— Ты сделал полезное дело, выведя на чистую воду сатанинскую сущность зверья, но это только первый шаг. Читатель думает: слава Богу, что все позади, что сила, которая истребила треть людей огромной империи, ушла в прошлое. Но она — та сила не исчезла — она только изменила форму деятельности. Порядочному человеку, недавно еще разоблачавшему преступления той системы, теперь и невдомек, почему его вдруг увольняют с работы или же он оказывается в больнице с инсультом или иной напастью, почему он становится калекой от наезда автомобиля. А главное, почему среди людей появляются сущности из другого мира — мертвецы в чужой плоти. Скажи, так всегда было, и об этом никто не знал?
— Об этом, в самом деле, никто не знал, но случалось по-разному: пришельцев то появлялось мало, а то очень много, в зависимости от исторической эпохи.
— Вот я и думаю, что тебе нужно сделать следующий шаг. Высветить детей Мардука, пришельцев, темных, другую — уже нашу, земную, нечисть. Я понимаю, что проблема не будет решена, но ты поднимешь, или хотя бы отклонишь, край покрывала над ними, иными словами — обнажишь причину несчастья.
— Мне и самому приходило такое в голову. Но когда? Следует же позаботиться и о хлебе насущном.
— Об этом не горюй, — вдруг повеселевшим голосом сказал Костя. — Я помогу.
Я посмотрел на него удивленно.
— Будешь иметь не только хлеб насущный, но также условия для творческой работы. Ну, каюту, то-се...
— Ты снова — за свое, — сказал я не очень уверенно.
— Ну, а тебе какая разница, где топтать свою тропу, дома или на судне.
— Видишь, работа, которой я занимаюсь, требует не только покоя и привычной обстановки, но еще доступа к библиотекам, Интернету, общения с разными людьми.
— Интернет и библиотеку я тебе гарантирую. У нас на судне огромная библиотека: книги на десятках языков. Да и людей будет хватать.
И тут я впервые подумал о Костином предложении. Что меня ждет в моем жилье, облепленные ненавистью стены, рожи провокаторов-соседей, прицельная рамка большого рыжего пса, в лапах которого остался только поводок и ошейник бобика, который уже сдох? Скорее всего, тот ошейник, расшитый узором из ломаных линий, оденут на другую дворнягу. Следует действительно сорвать человеческую маску с головы зверья, а затем осветить причину несчастья. Это будет аналог, пример для тех, кто когда-то окажется в моей ситуации. Так размышляя, я забыл о том, кто сидел рядом, как вдруг раздался звук мобилки.
— Слушаю тебя, Ксила, — сказал Врач и переключил телефон на звук.
— Шеф приехал? — послышался голос Ксилантия.
— Да. Вот он сидит.
— У нас с Баксом все готово.
— Хорошо. Через полчаса будем. — Костя выключил телефон.
— Почему он на меня говорит шеф, — поинтересовался я.
— Не знаю. Но думаю, потому, что ты немного старше нас, а главное умеешь кое-что, чего не умеет никто из нас, — сказал Врач с улыбкой. Спустя секунду добавил: — Поскольку я не услышал от тебя ни да, ни нет , то значит, ты колеблешься. Не торопить, но уверяю: такая лафа не всегда выпадает.
Вдруг он что-то вспомнил, распустил молнию на барсетке, извлек телефон и посмотрел опцию «пропущенные звонки». Затем нажал на клавишу «звук».
— Слушаю тебя, Максюта, — послышалось.
— Чего ты звонил? — поинтересовался Костя.
— А чего ты не отвечал?
— Я приобрел новый телефон. А в этот заглядываю только иногда.
— Звонил же отец больного, ну, того толстяка, что привезли с места ДТП. Помнишь?
— Конечно.
— Они сейчас в Португалии. Отец говорит, что сыну стало хуже уже в самолете и просит приехать кого-нибудь из нас, потому что тамошние врачи ничего не могут поделать.
— Так, а мы чем поможем? Его сын паралитик. К тому же для него изменился часовой пояс. Здоровому человеку трудно адаптироваться, а это же калека.
— Отец назвал приличную сумму в евро... — заметили на той стороне. — Я подумал, а почему бы тебе не махнуть в Португалию. Ты сейчас — вольная птица, к тому же всевозможные языки знаешь.
— Спасибо, Андрюха, а только у меня другие планы.
— Болван ты, Максюта, — сказали на том краю уверенно. Поколебавшись, добавили: — Так подмени меня здесь — я поеду.
— Послушай, у меня действительно нет времени.
Там ругнулись, а потом — уже спокойнее:
— Если передумаешь — дай знать. И связь не блокируй. — Спустя секунду снова послышался голос Андрея: — Кроме посетителей кента, о которых я тебе говорил по телефону, к толстяку приходили еще двое. Я все сделал, как ты просил. На диктофоне — голоса двух мужчин — один из Белоруссии, второй из Молдавии, — общаются с кем-то третьим. Но ты будешь разочарован, в их диалогах больше непонятных слов, чем молдавских и белорусских. Сказать, что они болтают на неизвестном у нас в Одессе сленге, тоже не скажу. Получается какая-то чертовщина. Приди в больницу за диктофоном, может, что-то выловишь из трепа тех двух придурков. Пока. — С той стороны отключили связь.
Я поинтересовался, почему Костя скрыл от коллеги, что он сейчас при деле?
— Где-то я слышал такую заповедь: о делах говори не с тем, с кем можно, а лишь с кем надо. О том, где я сейчас работаю, знают только мои родители — тетя сказала им.
«И еще кое-кто знает», — подумал я про рыжую пришелицу. Вместе с тем отметил, что уже второй раз слышу (первый раз от Марицы) сентенцию о том, что не стоит высвечивать свои намерения. А в положении, в котором находимся мы, это особенно опасно. Врач, пуганый-перепуганный воробей, прекрасно все понимает.
...Я недолго ждал Костю возле больницы. Потом мы ехали маршруткой до исторического музея, но в него не вошли.
— Надо бы где-то присесть и послушать диктофон, — сказал Врач, — лучше за кружкой пива. Пойдем, я знаю здесь одно местечко.
В это время дня столики кафе «Под платаном» на набережной почти пустовали. Мы выбрали один поближе к парапету и, принеся по кружке пива, включили магнитофон. Это было маленькое цифровое устройство, и звук из него исходил четкий. Несмотря на небольшую громкость, которую сделал Костя, хорошо слышно было каждое слово. Сначала посетители общались на русском языке. Один, судя по произношению, был молдаванин. Он говорил, что получил сообщение, будто бы «ведущего нашего» кто-то отправил в край без возврата, а жизнь этого — он, видимо, указал на больного, под угрозой. Другой сказал, что и он получил такое же сообщение и немедленно вылетел в Одессу. Далее посетители перешли на другой язык, скорее всего, халдейский. Похоже, что теперь они говорили не между собой, а с кем-то третьим. К сожалению, я понимал только русские и белорусские слова, которые проскакивали в речи, а также некоторые из халдейских, знакомых из прошлой записи разговора темных. Это были слова: «отослать», «выгнать», «маг», «Лилит», «область», «регион», которые мы с ученым-историком составили тогда в предложении «маг отправил Лилит в край без возврата». На этот раз они означали то же самое. Скорее всего, информация шла от больного. Но сейчас я услышал еще немало халдейских слов, которых в прошлый раз не прозвучало. Запись длилась полчаса. Врач, выслушав, прокрутил ее еще раз. А потом, выключил диктофон и сказал:
— Из этого мы можем сделать только один вывод: колебания невидимой сети темных и пришельцев уже вышло за пределы Украины. Вскоре такие существа, как эти двое, посетят толстяка в Португалии.
— Вряд ли, — усомнился я. — Дети Мардука, их дети и внуки, селятся на развалине колосса, который стоял здесь три поколения и которого они надеются вновь поставить торчком.
— Что-то я не очень понимаю, о чем ты, — сказал Костя.
— Надо бы в музей, — сказал я, проигнорировав его вопрос. — В той беседе должна быть важная информация, которая касается непосредственно нас. Хотя ученый вряд ли знает молдавский язык.
— Язык не проблема, — сказал Врач. — Я переведу все, что непонятно. Но то, что я услышал, не содержит в себе ничего, заслуживающего внимания.
7
Научный отсек исторического музея встретил нас запахом чая, который проникал сквозь приоткрытую дверь, в которую мы уже когда-то заходили. За большим письменным столом сидел бородатый хозяин с чашкой в руке; на столе, кроме монитора, лежало несколько толстых книг.
— О-о! — сказал мужчина вставая. — Похоже, мы с вами работаем на одной частоте. Я уже дважды звонил, но телефон, который указан на вашей визитке, не отвечает.
— А чего? — Спросил Костя, пожимая протянутую руку.
— Ну, я не зря сделал копию вашей записи. Почти все халдейские слова перевел. Некоторые по словарям, что есть в Одессе, а большинство с помощью англо-халдейских переводчиков через Интернет. А разыскивал вас потому, что имеем дело с уголовным преступлением, которое, судя по всему, не закончилось только убийством Лилит — девушки или женщины. На тот свет ее отправил некий Маг. Думаю, что это кличка. Этот же Маг обнародовал какой-то секретный документ, а также опозорил выдающихся людей. Они не называют ни проект, ни оскверненные имена, но, по всему, Маг — опасный уголовник. Я чего пытался с вами связаться? Не следует ли вам отнести этот материал в правоохранительные органы?
То же, что говорил историк, рассказывал и пришелец из потустороннего мира, которого я выгнал из Костиной плоти. Но слова, услышанные от образованного человека, на мгновение повергли меня в шок. «Так вот как выглядит мое преступление в устах темных. Обыватель, услышав такое, ужаснется. Откуда ему знать, что Лилит — мертвец в чужом теле — демоница, те трое, которые вели разговор — темные или пришельцы — также мертвецы, а имена выдающихся людей — это имена самых жестоких палачей человечества, за всю его историю. Тайный проект — попытка восстановить на нашей земле кровавый режим. Если бы я сказал об этом ученому, он только улыбнулся бы».
— Именно это мы и собирались сделать, — сказал Костя, — но все услышанное, кроме имени Лилит, лишено всякой конкретики. Даже если предположить, что эти трое специально изучили давно мертвый язык только с одной целью — хранить тайну проекта, то возникнет естественный вопрос, а где они научились этому языку?
— Да, наверное, вы правы, — согласился хозяин.
— Вот-вот. Поэтому мы и решили набирать материал. Может, появится что-то конкретное. — Костя открыл барсетку и достал диктофон.
Хозяин, включив его, на мгновение забыл о нас; взял ручку и стал записывать в столбик каракули друг под другом. Мы же, сидя на стульях, терпеливо слушали уже дважды слышанное.
— Это другие люди, — сказал ученый, про себя.
Он записывал, потом прокручивал назад и так много раз.
— Из этих слов я могу назвать не все, которые были в предыдущей передаче, но есть немало и таких, которые придется переводить — конечно, не молдавские слова, которые я знаю. Вот уже двое собеседников также употребляют выражение Ммаг отправил Лилит в край без возврата». И еще: «Маг должен уйти в край без возврата». Ага, есть еще «привлечь внимание к его письму». Очевидно, эти двое ставят вопрос об уничтожении Мага, но их намерению что-то мешает.
— А не могли бы вы назвать все переведенные вами слова? — спросил я.
Он называл слово за словом в основном из ретрофлексных и свистящих звуков, а я пытался сложить их в предложения, и при этом у меня также немели ноги, как в моем сне во дворце вавилонского царя. Я боялся.
— Если мы отправим Мага в край без возврата, то это привлечет внимание к его писаниям. Надо сделать так, чтобы Маг ушел в край без возврата сам, — сказал я.
И снова, как и в прошлый наш приход, историк вскочил.
— Конечно! — почти вскрикнул он. — Послушайте, ведь мы с вами коллеги. Почему вы скрываете?
— Нет, мы не коллеги, — сказал я. — Мы просто с вами идем к разгадке параллельными путями. Кстати, если не найдем хоть малейшей конкретики — ни о каком преступлении не может быть и речи. Есть только два действующих лица — Лилит и Маг, да и те из аккадского эпоса.
— Почему аккадского? — усомнился историк. — Может, это клички.
— Так можно было бы подумать, если бы не «край без возврата» и не халдейская речь, которая отошла в небытие более двух тысяч лет назад. Это похоже на разборки существ — я боюсь сказать «людей», которые появляются в современном мире. Они знают о каждом из своих, где бы тот ни находился. А те великие люди, которых опорочил Маг, — великие для них. Для нас же они — большая беда. А теперь представьте, что мы с вами разоблачили заговор тех, кто жил на земле много веков назад. Что они, находясь в теле современного нам человека, планируют вернуть в наш мир формацию Навуходоносора, Чингисхана или ближнего к нам режима. Маг не просто вскрыл их и их намерения, но и напечатал об этом; значит, убив его, они привлекут внимание к публикациям произведений Мага, особенно в Интернете.
— Но Маг убил человека — Лилит, — заметил хозяин.
— Нет, — сказал я. — Маг освободил человека — женщину, от сущности, которая паразитировала в ее теле, имя той сущности — Лилит. Он отправил Лилит туда, откуда она пришла — в край без возврата.
Ученый долго молчал и, наконец, подал голос:
— Судя по тому, что вы рассказали, для вас не секрет те, чьи голоса записаны на диктофоне и вам не хватает только знания халдейского языка, чтобы... — он запнулся, подбирая точнее слово.
—...Чтобы узнать об их намерениях, — продолжил Костя. — Спустя момент уточнил: — об оперативных намерениях, потому как их планы на будущее нам известны.
И тут я заметил, что ученый впервые нас рассматривает. На стульях сидели двое мужчин, по возрасту где-то таких, как он, один в серой шведке и штанах из тонкой ткани, второй в потертом джинсовом костюме с тюбетейкой на голове и белыми пятнами на левой щеке.
— Кто такой Маг? — спросил историк.
— Такой же человек, как и вы, — ответил я, — только не владеет вашими знаниями.
— А как с ним познакомиться?
— Такое возможно, но не прямо сейчас, — сказал Костя. — Если вы не потеряли интерес к материалу, можете сделать себе копию и попытаться доперевести. А человека этого мы вам приведем.
Хозяин кабинета подсоединил диктофон к компьютеру и перегнал разговор на диск. Потом они с Костей обменялись номерами телефонов, и мы пошли.
На улице Врач сказал:
— Похоже, мы его завели.
— Конечно. Только б не обратился в милицию, — заметил я. — Когда он говорил об убийстве Лилит, у меня мурашки по спине побежали. Словно я действительно прикончил кого-то. А вот ты, судя по всему, нигде не засветился.
— Ага, меня спасает бутылочка с ядом. А с ней — несколько свидетелей-подельников спланированного убийства. Валтас рассказал посетителям о том, что Маг отправил Лилит в край без возврата, но — нигде, ни словом — о двух неудачных покушениях на меня. Из чего я делаю вывод, что меня ему никто не заказывал. Он просто хотел еще раз поквитаться за избитую когда-то рожу — с Ксилантием и мною — его другом.
Неожиданно раздался рингтон мобильного телефона Врача. Звонил Ксилантий.
— Где вы, черт возьми, шатаетесь! — послышался его возмущенный голос. — Ты сказал, что будете здесь через полчаса.
— Ксила, прости, — виновато сказал Костя. — Мы уже едем.
8
Мы спешили вниз, в сторону Пересыпи, а мысленно я все еще находился в кабинете историка. Перевод им халдейских слов, которые я составил в предложения, большого впечатления не произвели. Я уже добрых двадцать лет замечал, как чья-то невидимая рука загоняла меня в тупик — в ситуации, которые зачастую заканчиваются инфарктом или инсультом. Как с помощью таких же приемов (когда за руку не схватишь) отправили на тот свет нескольких знакомых мне писателей, в том числе классиков. Их методично скашивали за то, что они были полными, зрелыми колосьями на литературном поле. Таким же образом убивали и бывших правозащитников. Случай со мной был уникален — я узнал о тех, кто принес большую беду на нашу землю, о них из моих публикаций, радио и телепередач узнали сотни тысяч людей. Такие же поинформированные появились на всех ступенях власти, и это грозило бы серьезным расследованием происшествия, которое произошло бы со мной, а значит разоблачением детей Мардука.
Неожиданно у меня вырвалось:
— А что с той — рыжей туристкой, которая клепалась к тебе?
— Позавчера сошла в Констанце. У нее закончился тур.
— Наверное, ты зря переживал. Скорее всего, это была обычная женщина, которой захотелось романтического путешествия.
— Нет, — сказал убежденно Врач.
Вдруг я заметил, что мы шли не к Пересыпскому мосту, а свернули направо.
— Разве мы — не на маршрутку, которая довезет нас до котельной? — спросил я.
— Нет. Мы идем на судно. Там у Ксилантия и Бакса есть каюта.
— В магазин надо зайти, — заметил я, — за закуской.
Костя сказал, что у ребят все есть. А потом предупредил, чтобы я, когда мы придем, не касался темы, связанной с событиями, происшедшими до перехода Кости на судно.
На верхнюю палубу мы зашли через второй этаж автовокзала. Длина судна была не менее чем городской квартал. Палуба ниже, куда мы спустились, напоминала коридор большой гостиницы. Костя дернул дверь одной из кают, и на нас пахнуло ароматом блюд, среди которых выделялся запах селедки с кружочками лука, политых ароматным маслом — коронное блюда Ксилантия. А уже тогда я заметил, что на столе не было ни одного квадратного сантиметра свободного места. Преобладали рыбные деликатесы, от черной икры до жареных кусков семги. Мне, не имевшему со вчерашнего вечера даже крошки во рту, это бросилось в глаза в первую очередь.
— О-о, кто к нам пришел! — воскликнул Ксилантий, который раскладывал что-то на столе. Он вытер салфеткой руки и обнял меня, как близкого человека. — Шеф! — сказал он.
— Приветствую тебя, Ксилантий! Приветствую! — сказал я. — Крутую поляну вы здесь накрыли. Но, по-моему, на ней не хватает кое-чего, о чем ты мне говорил. — С этими словами я достал из сумки две бутылки перцовки.
— А ты все-таки мудрый, — отметил Ксилантий, разглядывая красные стручки на дне. И тут он обратился к мужчине, который стоял у окна: — Бакс, это Шеф, — а потом — ко мне: — Шеф, это Бакс.
— Да, — сказал Врач, — а мы здесь собрались на малину. — Потом он назвал мое имя и, показав на Бакса, сказал: — А это Анатолий.
Бакс был в шортах и майке, которая на нем чуть ли не рвалась. Такие фигуры имеют тяжелоатлеты. Заметив мой взгляд на бицепсах Бакса, Костя сказал, что он тренер по вольной борьбе; тренирует команду медицинского института. Несмотря на убедительные бицепсы, спортсмен имел доброжелательное лицо и серые глаза, а не красные, как мне показалось тогда, когда меня похитили. Между тем я заметил, что каюта ни чем не отличалась от двухместного гостиничного номера.
Мы еще не успели закусить после первой рюмки, как «запел» телефон Кости.
— Алло, — сказал Врач, когда мы оказались в коридоре.
Послышался голос ученого из музея. Он сказал, что уже перевел оставшиеся слова, и, кроме подтверждения скомпонованного мной предложения, может сообщить, о чем идет речь дальше.
— Например, рядом стоят слова на халдейском языке: «глиняные дощечки», «письмена» и современные: «Интернет», «сайт», «администратор». Из подобных фрагментов я составил несколько смысловых конструкций. Вот они: белорус говорит, что письмена Мага он читал на русском и белорусском языках. Администраторы сайтов — россияне и белорусы. То есть письмена Мага уже вышли за пределы Украины. По словам же молдаванина, их — письмена мага — в Молдове читают на украинских и российских сайтах. Это все, что я могу пока сказать. Позвонил потому, что нужно имя Мага и названия произведений. Мне самому интересно.
— Это что, все слова? Там вроде бы их было больше, — сказал Костя.
— Нет. Здесь немало слов, которые я никак не составлю в предложение.
Я потянулся к телефону.
— Вот мой приятель хочет поговорить, — сказал Врач, передавая мне мобилку.
— Алло, — промолвил я, — а не могли бы вы продолжить те слова, несоставленные в предложения, как в прошлый раз?
Историк сказал, что может, и стал отчетливо произносить слово за словом. Их было немало, и я скоро предложил разорвать связь, с тем, чтобы, когда я их объединю в предложение, то позвоню.
— Когда ты собираешься составлять предложения? — спросил Костя. — Там стол ломается от яств и спиртного.
Я сказал, что пить больше не буду, но поем.
— Ты не запомнишь такого количества слов.
...Ксилантий, заметив, что я ищу взглядом что-то на столе, попросил товарища:
— Бакс, подай шефу мандро, вон — на тумбочке.
Крепыш протянул руку и взял тарелку с хлебом.
— Мандро переводится как хлеб, — пояснил Костя, сдерживая улыбку.
Пока я ел и слушал переговоры застольников, мой мозг работал в автономном режиме. Услышанные от историка слова складывались то в одну цепочку, то в другую. Это можно было бы назвать виртуальным кроссвордом, если бы понятия, которыми я оперировал, касались только земного плана. В моем сознании уже пробивалось разочарование, и я решил отложить занятие, как вдруг в памяти, как на мониторе мобильного телефона, начали появляться строка за строкой. Рука опустила на стол рюмку, из которой я уже готов был выпить. Кинул взгляд на Врача и показал глазами на дверь.
В коридоре, куда мы вышли, Костя набрал на телефоне номер и нажал на кнопку «звук». Услышав голос историка, передал мобилку мне.
— Составил же ваши слова-переводы в несколько конструкций, — сказал я. — Не могу назвать их предложениями... «Маг отправил в край без возврата Никодима, Панкрата и Лилит. Письменами Мага засеяны чуть ли не все сатрапии Нового Вавилона».
— Постойте, — послышалось в трубке, — о каком Новом Вавилоне — государстве Набопаласара и его сына Навуходоносора? Но оно существовало, если мне не изменяет память, в четвертом-пятом веках до новой эры. Как это связано с разговорами современных нам людей?
— Назовем их условно современными... Я тоже сначала так подумал, а потом понял, что речь идет о форме империи, которой уже нет две с половиной тысячи лет. О Форме — ну, полевой программе того государственного устройства. Вы уверены, что перевели, именно «нового», а не «новейшего»?
Некоторое время на том конце не отвечали, а потом ученый сказал:
— Не уверен. Халдейские слова я переводил с французским словарем. А уже с него на украинский язык.
— Вот как. Послушайте, что сказал один известный француз: «...И за тем наступят чрезвычайные изменения царствований, крупные землетрясения, размножение Нового Вавилона, зловещий потомок которого разрастется после первой жертвы-покаяния, и это будет продолжаться лишь семьдесят три года и семь месяцев...». Так что речь идет о «зловещем потомке» Нового Вавилона. Точнее было бы назвать его: «Новейший Вавилон». Ведь до захвата власти Набопаласаром государство называлось «Вавилон». Период же правления Набопаласара и его сына Навуходоносора называется «Новый Вавилон». Это совершенно разные государственные строи. А то, что возникло в двадцатом веке на одной шестой суши — зловещий потомок Нового Вавилона. Сам же Новый Вавилон — это голова, которая из золота.
— А это что такое? — послышалось.
— Об этом — при встрече. Но дальше: «Писания Мага способствуют появлению среди его читателей новых магов. В некоторых сатрапиях появились, аналогичные письмена. Они в основном не на папирусе, а в пространстве. Большинство маговых писаний также в пространстве». По всей видимости, речь идет об интернет-изданиях. «Их можно прочитать везде. Больше всего ими интересуются в украинской, белорусской и молдавской сатрапиях». Как видите, слово «сатрапия» здесь употребляется в значении «республика». Кстати, в Новом Вавилоне было сто шесть сатрапий, а в «Новейшем Вавилоне» — СССР — всего на две-три больше. Вот и все, что я смог. Если вы не будете против, я дам знать о себе погодя, и вы продиктуете остальные слова.
— А как вы смотрите на то, чтобы нам снова встретиться? — спросил историк.
— Положительно. Но тут у нас запланирована встреча с друзьями, после которой будет видно. Мы позвоним.
— Ладно, — сказал ученый и отключил связь.
— Кого это ты процитировал касательно зловещего потомка Нового Вавилона? — поинтересовался Костя.
— Нострадамуса.
— А что такое «первая жертва-покаяние»?
— Смерть Ленина. Советский Союз действительно просуществовал семьдесят три года и семь месяцев — от октябрьского мятежа до девятнадцатого августа тысяча девятьсот девяносто первого года. Здесь, как ты говоришь, «без понтов». Это — де-факто. А де-юре — «акт о разводе» был подписан через три с половиной месяца в Беловежской Пуще президентами Украины, России и Белоруссии. И это произошло пятого декабря тысяча девятьсот девяносто первого — того, последнего года существования империи антихриста.
— А темные, то бишь дети Мардука, знали об этом пророчестве?
— Конечно. И не только об этом. Но не все, а посвященные из них. Уничтожив христианство на одной шестой территории суши, они отсекли людей от откровений и пророчеств Святого письма, а затем и от видения ими будущего. Сами же темные — ну, их идейные главари — знали о ресурсе времени, отведенного им свыше. Следовательно, приготовились к существованию в подполье. Так что теперь основа деятельности детей Мардука — «просвещение», выявление и вовлечение в свои ряды темных, а главное — уничтожение тех, для кого их планы — не тайна.
...На наших с Костей тарелках лежало по два бутерброда — один с черной, а другой с красной икрой, и по маслине, величиной со сливу. Рюмки были наполнены.
— Выпейте и закусите по-человечески, — сказал крепыш басовитым голосом. — А то отощаете здесь с голоду. — Он посмотрел на пустую уже бутылку, на дне которой лежал красный стручок, и добавил: — А нам с Ксилой, пожалуй, уже достаточно.
— Ну, может, кому-то и достаточно, а кому и нет, — заметил Ксилантий и плеснул в свою рюмку с начатой уже бутылки рома. — Давайте, брателлы, чтоб дома не тосковали, как говаривал мой дед Силантий. — Он не выпил, а выплеснул из рюмки в рот и, не закусив, поднялся и направился к кровати.
— Покуняй, покуняй, — снисходительно сказал Костя. — Ты тоже, Бакс, прилег бы. У вас же была ночная вахта.
Вдруг я спросил:
— А где Рита?
— Дома, — сказал Бакс. — Соседям подарки понесла, они за ее кроликами ухаживают.
9
Было около четырех после обеда, когда мы переступили порог кабинета историка. Ученый окинул нас взглядом, принюхался.
— От вас пахнет рестораном, — заметил он.
— Да нет, просто посидели в компании друзей, — сказал Костя. — Если бы не ваш звонок, мы бы до сих пор там были. Что у вас за проблемы?
Ученый взял лист, на котором был напечатан на компьютере столбик слов — одно под другим.
— Случаются переводы того же слова, которые в разных словарях имеют разные значения.
— Какие, например? — поинтересовался я.
— Ну, вот слово, — историк показал на столбике, — в английском переводе оно подается как «прогноз», в румынском — как «предсказания».
— Думаю, оба слова означают одно — видеть будущее. То же самое, что и предсказывать, — заметил я.
— Наверное. Оно стоит сразу после слова «маг». Итак, можно прочитать: «Маг предсказал». Далее идет слово, перевода которого я не нашел, а затем — семь лет восемь месяцев, далее — непонятное слово и двенадцать лет пять месяцев, затем снова непонятное слово, а следом — двадцать лет четыре месяца и снова неизвестное слово, а за ним — тридцать три года и три месяца.
И тут на меня накатило ощущение, которого я испытал, обнаружив, что в моем компьютере кто-то хозяйничал. Итак, дети Мардука скачали даже то, что я не только не публиковал, но и ни с кем словом не обмолвился. И не потому, что я боялся наказания за высвечивание будущего, но и потому, что не был убежден в истинности своего открытия. Я «раскрутил» тайну, как вычислить основные — реперные точки возникновения и начала, становления, развития и упадка любой государственной формации. С помощью моего метода я посчитал временные расстояния между реперными точками для системы, в которой родился и жил. Потом — фашистской Германии, историю которой я тоже знаю. Эти две силы просуществовали и исчезли. Течение их времени напоминало ломаные линии, составленные из четырех отрезков: большая для первого порядка, где появился на свет и вырос я, меньшая для другого. Но пропорции между составляющими линий были те же. Этот способ я открыл случайно, работая над развертыванием метафоры, в которую было облачено пророчество четвертого зверя из «Книги пророка Даниила». Даже если бы я проверил его на десятках случаев зарождения, расцвета и исчезновения государств, то и тогда вряд ли решился бы его опубликовать. И вот он — мой метод — у детей Мардука.
Вдруг подал голос хозяин кабинета:
— Вас что-то смутило?
Мне не надо было смотреть в зеркало — лучше него были глаза Кости. Видимо, на лице моем отражались растерянность и отчаяние. Таким он меня еще не видел.
— Нам уже пора, — сказал Врач. — Может, в другой раз продолжим?
И тут «послышался» знакомый старческий голос, которого я уже давно не «слыхал».
«Они говорят о твоем предсказании, но не знают, как ты его сделал. Ведь формулу, по которой можно вычислить ключевые точки на ломаной линии периода государственного развития, ты вовремя стер с диска. Но если бы даже у них оказалась формула, то без коэффициентов, которые известны только тебе, они ею не воспользовались бы. Возьми себя в руки».
Неожиданно, не только для двух людей, но и для самого себя, я поднял руки ладонями вверх, как бы хотел прикоснуться к белому крылу, которое кто-то распростер надо мной. Я так делал, когда оказывался в тупике, и каждый раз чувствовал, как в меня, словно в пустой сосуд, вливаются спокойствие и уверенность.
— Подожди, — сказал я, откликаясь на замечания Кости. Затем обратился к историку: — А что дальше предсказал Маг?
Заметив любознательность в глазах Кости и историка, я уже готов был посвятить их в числа, о которых говорили посетители. Как вдруг мысль о том, что открытие станет известно обычным людям, одного из которых я вижу лишь в третий раз, привязала мне язык. Зато я попросил у хозяина лист с переводами слов и сказал, чтобы он включил запись. Я слышал запись уже не один раз и мне легко было мысленно вставлять переводы халдейских слов, которые были пронумерованы и стояли в столбик от первого до последнего. Посетители палаты действительно почти не говорили между собой. В основном отвечали кому-то третьему. Этим третьим, вне всякого сомнения, был парализованный больной. После цитирования реперных точек возникновения, становления, развития и разрушения двух мировых империй, наступила пауза, которую я понимал как неслышный для меня комментарий третьего участника диалога. После молчания сказал белорус: «Мы не можем отправить его в край без возврата. Можем убить, но в край он не попадет». Опять наступила пауза, после чего последовал ответ белоруса: «Он нам нужен как емкость, наполненная полезной информацией. В его плоти должен поселиться кто-то из наших. Если мы его выгоним из земного мира, то он окажется там, среди тех, кто сейчас формирует события, которые произойдут здесь в ближайшее время. Они там и так преобладают над нашими. После этого наступила длительная пауза, видимо, «говорил» третий.
— Бред какой-то, — подал голос ученый.
Вместо ответа я посмотрел на стеллажи и поинтересовался:
— У вас здесь есть Евангелие?
— Библия, — сказал хозяин и снял с одной из полок книгу в черном переплете. — Здесь и Новый завет.
Я быстро нашел «Апокалипсис».
— Это двенадцатый раздел, — сказал я и начал читать: — «...И другое знамение явилось на небе: вот дракон красно-огненный, большой с семью головами и десятью рогами, а на головах его семь диадем... И произошла на небе война. Михаил и Ангелы его воевали против дракона. И дракон, и его ангелы воевали. Но не устояли, и не нашлось им места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен он был вниз, а с ним и ангелы его низвержены... Веселитесь, небеса, и, кто на них пребывает. Горе земле и морю, к вам дьявол сошел, в сильной ярости, зная, что короткое время имеет».
— Эта битва произошла в тысяча девятьсот семнадцатом году по новому летоисчислению, — сказал Костя.
Я посмотрел на него и во взгляде моем, наверное, угадывалось изумление, потому как он улыбнулся.
— Да, — подтвердил я. — Современным языком — это была битва в мире программ. Если они порешат Мага здесь, то сущноть его окажется в лагере, противоположному их — там.
Наконец послышался голос, говоривший на молдавском языке. Костя взялся перевести:
— Он говорит, что Мага заточили в тюрьму. Где бы он ни был, он — в тюрьме. Не имеет значения, что спит в своей постели в собственной квартире. В любой момент известно, где он находится...
На мгновение пришла на память ситуация в купе поезда. Мужчина, который меня сопровождал — а это был именно сопровождающий, я в этом не сомневался — утром спросил: «Ну, что снилось?». И поскольку я не отвечал, снова поинтересовался: «Ну, что-то же вам снилось?». Это спрашивал человек, которого я никогда в жизни не видел. Он только что вернулся из тамбура, где курил. Но мне показалось, что от него исходил запах не современных сигарет, а папирос «Казбек», смешанный с духами «Красная Москва». Это был «конфессиональный» дух энкавэдиста, хотя пассажир был моим ровесником. «Я вам расскажу о своем сне, — наконец сказал я, — но вы мне сначала покажете ордер на обыск моего сна». Мужчина снисходительно улыбнулся.
Между тем Костя продолжал переводить молдаванина:
....— Его тюрьма, хотя и не имеет границ, но она надежнее той, которая за колючей проволокой. И так будет до тех пор, пока мы не улучим момент и не внедрим в плоть Мага нашего комиссара.
Все это я знал, точнее, догадывался, а теперь услышав из голоса постороннего человека, почувствовал себя ошарашенным. Не знаю, что там у меня творилось на лице, но ногам вдруг стало холодно, как тогда во сне во дворце царя Вавилонского. А еще я заметил, что зверь мой каждый раз возникал, лишь только начинал говорить кто-то из посетителей больницы.
Между тем молдаванин, который минуту помолчал, продолжал снова. Костя переводил:
— Он говорит, что Мага планировали принести в жертву в момент нынешнего нашего праздника. Но помешали те, кто над ним. Маг уже был готов к этому действу, и в последний момент... Кто-то пристально следит за ситуацией вокруг Мага; похоже, он не выполнил своего предназначения до конца. Какую еще гадость он должен совершить, кроме того, що отправил в край без возврата уже троих наших? На горе Броккен таки принесли в жертву нескольких писарей, но Мага между ними, к сожалению, не оказалось.
Молдаванин вдруг замолчал, словно бы его речь кто-то перебил. И, спустя некоторое время, снова заговорил — на этот раз на русском:
— Оказывается, тот из наших, который был здесь, в палате, перед нами, имел в себе гостя, но вдруг захотел от него избавиться. Мерзавец! Но истощился в поединке и умер тут же от инсульта. Теперь он в крае без возврата.
Речь, конечно, шла о Свистоплясе.
Наступило молчание. Мелькнула мысль, что год назад от инсульта умер писатель Манжура, которого рыжий матерщинник преследовал так же, как и меня. Теперь он сам сдох от этой же болезни. А я, грешным делом, думал, что ему помог Врач.
Сказал хозяин кабинета:
— Сейчас пойдет слово, которое имеет несколько значений, а именно: служитель богинь, исцеления от недугов, убийца болезней.
Заговорил белорус:
— Мага сопровождает служитель богинь Нинкаррак и Гули*, целитель. Он открыт, и его можно использовать как емкость для пришельцев.
Я посмотрел на Врача, и мне показалось, что смотрю в зеркало, где отражается не лицо, а сами эмоции. Там были смущение и страх, которые быстро сменились яростью. Я, казалось, услышал голос Кости: «сука!». Быстро приятель мой овладел собой. Его состояние не заметил хозяин кабинета. «Конечно, — мелькнуло в голове, — один пришелец находился в нем несколько часов, а второй уже почти вошел». Я также подумал: в скольких же людях паразитируют мертвецы.
Сквозь приоткрытые в коридор двери послышались шаги, которые скоро затихли. На этот раз на неслышный для нас вопрос паралитика отвечал белорус:
— Заключение без тюрьмы известно давно. На такой зоне отбывал, а точнее жил до самой смерти, писатель Булгаков. Он так же, как и Маг, все видел. А только тогда мы были при силе и он, чтобы создать роман и одновременно не засветиться, превзошел самого себя в подборе аллегорий. Так глубоко спрятал идею тогдашнего нашего праздника, что ее — идею земные люди поняли только через два поколения. Почему его не убили? Потому, что он в то время уже был очень известен. А здесь, в Украине, на такой зоне отбывал Олесь Гончар. Но изменилась ситуация в худшую для нас сторону, и тот из наших, кто травил Гончара, вручил ему Звезду Героя. Сейчас мы не совсем у власти, но это не значит, что мы не можем влиять на ход событий. Мы внедряем своих, где только можем, а где не можем — покупаем — кого за деньги, кого за чины, опять же, через своих. Но это мы делаем втайне. Если во времена великого праздника нашу волю выполняли все земные, то теперь — только наши, и те из земных, кто принимал участие в самых сокровенных акциях по уничтожению земных же, а также их — истребителей — дети и внуки. Почти все наши, побывавшие на том большом празднике, который длился три поколения, уже — в крае без возврата. Большинство детей их там же, или на пути к краю. Где-то через полпоколения из участников праздника останутся только наши. Ну, темные, как на них говорит Маг, и пришельцы. К сожалению, Орб удаляется от планеты, а, значит, нас все меньше становится в земном мире; одновременно и ослабевает влияние его — Орба на землян. Наполнение их душ теперь не соответствует духу исполинов наших. Идей наших они уже не слышат. — Мгновение белорус помолчал, потом продолжал: — Мы долго не могли найти замену Магу, как писательскому голове. Среди литераторов не было ни одного нашего — земного или пришельца. Правда, некоторые из них где-то во втором — третьем поколении имели наших земных предков. А уж о пришельцах в роду, никто из них и не слышал. Но вдруг появилась одна Лилит — ее отец выходец из края, мать — наша земная. А стихи какие сочиняет! На то время одну из ответственных должностей в городе занимал наш — земной, а она была в его команде. Он смог посадить ее в кресло главы над писцами.
— Ну и что, — сказал молдаванин, — а писаниной Мага засорено все пространство. Все больше сайтов на разных языках полнятся его враждебными нам откровениями. Пока не найдется кто-то из наших да не опровергнет постулатов Мага, будет существовать препятствие на пути становления колосса. Сейчас мы тратим время на автора пасквилей, а надо нейтрализовать его писанину. Надо создать альтернативу его материалу.
— Да копались мы и в книгах, и в рукописях Мага, — сказал белорус. — Он действительно э-э... Ну, раскрутил предсказания какого-то Ивана Богослова. Их, кажется, написали не двадцать веков назад, а будто бы в период нашего большого праздника. Только глубоко спрятали, а точнее завернули в метафору. А Маг эту метафору развернул. В наше время такого бы не случилось — его бы заставили ходить на работу и производить кирпич для сооружения нашей башни, а не ломать голову над всевозможными загадками.
На время воцарилась тишина, а потом снова сказал белорус:
— Сын Мардука, конец времен наступает. Другие сущности в земной мир приходят. Нашим все труднее возглавлять их. Мы испытываем все большие потери. Вот недавно оказался в крае без возврата один из главного города еще одной сатрапии. Ключевые точки на невидимой сети нашей исчезают одна за другой. Когда еще удастся найти среди них такого, как Валтас? Подпитывай его силами мира истинного.
Судя по всему, белорус обращался к тому, чьего голоса не было слышно и который возглавлял Валтаса в его плоти.
К словам белоруса добавился шум, кто-то вошел в палату. Послышался мужской голос, который сказал, что сейчас у больного начнется перевязка и процедуры.
Историк закрыл аудиофайл, молвил:
— Не знаю что и сказать.
— А ты что на это? — обратился Костя ко мне.
— Ничего. Кроме того, что все, сказанное здесь, соответствует действительности.
Опять вмешался историк:
— У меня такое впечатление, что я только что заглянул в дверь или, как говорят, в портал, за которым — другая реальность. Вы не забыли, что обещали познакомить меня с Магом?
— Нет, сказал Костя. Надо только кое-что согласовать. — Он кивнул на лист с компьютерным набором переводов слов. — Вы нам этот лист не одолжите?
— Да, пожалуйста, — сказал хозяин. — На диске же все есть.
10
Был вечер, когда мы вышли из исторического музея.
— Что за люди — эти двое, и те, разговор которых мы слышали ранее? — поинтересовался Костя, когда мы уже шли по улице вниз. — Кроме того, о котором узнали только что.
— Наполовину темные, наполовину выходцы из края без возврата, а точнее мертвецы в плоти темных. Ну, как тот, что катался по палате и изрыгал грязную матерщину. Он темный, земной, пытался избавиться от «квартиранта», но его биологическая природа не выдержала и в ней произошло кровоизлияние в мозг. Мне известно, что они, вдвоем с тем пришельцем из края без возврата, жившим в нем, натворили много бед в моем городе, в частности, конвоировали моего коллегу — писателя Манжуру, пока не загнали его в инсульт и, наконец, на тот свет, отравили одного ученого — академика, кстати, сделали это после многолетнего конвоирования. Заказал кто-то из тех, кого мы только что услышали. Они же и платят за заключение, где тюрьма — все пространство, куда бы ни ступила нога преследуемого. Те первые два, а также паралитик Валтас и матерщинник Свистопляс-верхогляд — представители детей Мардука в Украине; эти же, голоса которых мы только что слышали, — их конфессионные товарищи из Молдавской и Белорусской сатрапий. Разницы между ними нет. Они живут в двух мирах — земном и астральном.
— О каком жертвоприношения говорил молдаванин? — спросил Врач.
— Ты слышал когда-то такое выражение: «Вальпургиева ночь»? Не слышал. Это праздник темных и их братьев из края без возврата, в ночь с тридцатого апреля на первое мая, который проходит на так называемых «лысых*», или «ведьминых горах». Всемирным центром этого действа является гора Броккен в Германии. Там собираются темные и пришельцы не только нынешние, но и те, которых уже давно нет в земном мире. Одним из главных моментов этого праздника является принесение человеческих жертв.
Меня также несли на эту гору, к алтарю, но, как сказал посетитель палаты, где лежал Валтас, паломникам что-то помешало положить меня на жертвенный стол. А он был оборудован ножами, веревками и крюками, а неподалеку было гнездо для костра и большая куча хвороста.
*Лысая гора — Достоверных сведений о происхождении культа лысых гор нет. В списках исследователей числятся десятки «высот» в Украине и Польше. Следует сказать, что словосочетанием «лысая гора» переводится как «Голгофа». Наиболее известной из них является Лысая гора в Киеве. Во времена Петра I на ней возвели крепость, ставшей одним из важнейших элементов внешнего кольца обороны Киева от шведов. В горе, в дополнение к мощным внешним укреплениям, были созданы тайные подземные сооружения, предназначавшиеся для того, чтобы стать смертельной ловушкой для врагов, если бы те захватили крепость. Вырыли огромные подземные резервуары, в которые закачивалась вода из Днепра и собиралась дождевая влага. В случае захвата врагом крепости ее подземелья могли быть быстро затоплены вместе с врагом, если бы он оказался в них. Конечно, ловушка могла сработать только при соблюдении строжайшей тайны ее сооружения. Поэтому по приказу светлейшего князя Меншикова крепостных, строивших резервуары, «на всякий случай покидали живьем в колодцы». Их было около трех тысяч человек.
— Что-то ты невероятное говоришь, — усомнился Костя. — Как ты все это мог видеть?
— Мне приходилось видеть такое, о чем обычный человек и не слышал. И что значит жертва отдельного человека? Так, в тысяча девятьсот девятнадцатом году на жертвенный стол положили все православное христианство. А дату этого действа учредили как праздник, который назвали «первомайским» и праздновали его три поколения людей, покуда стоял Новейший Вавилон. В этот день все утопало в красных знаменах.
На набережной, куда мы вышли, машины уже двигались с включенными подфарниками. Здесь можно было сесть в маршрутку и ехать до остановки, где жила моя сестра.
— Мне надо позвонить родственникам, — сказал я, вынимая телефон, — договориться о ночлеге.
— А вот этого делать не следует. После последних событий прошло почти месяц. Ты думаешь, темные до сих пор не залатали дыры в паутине, которые мы там сделали? Айда на судно, там ты получишь и ночлег, и ужин, а главное — безопасность.
— Так а где я там буду?
— У меня в каюте есть кровать и диван. Из всего, что мы услышали, напрашивается вывод, что я также находился в тюрьме, хотя и не такого строгого режима, как твой, но не по приказу темных, а по инициативе Валтаса. Иными словами: такая себе бытовая подлость темного.
— А как ты смотришь на то, что отец толстяка приглашал тебя в Португалию? Не в мышеловку ли заманивал?
— Он звал не только меня, но и моего коллегу — Мирошника. Отец, хоть и бывший компартийный бонза, но впечатление производит неплохого человека. Думаю, что Валтас — урод, и родственные связи для него ничего не значат. К тому же, как бы он парализованный, мог сказать, или написать, то есть договориться с отцом о западне? Тогда можно предположить, что и отец общается с ним таким же способом, как и те, которые посещали его в больнице. А это вряд ли. Он обычный совок, которого когда-то допустили к дележке компартийного общака.
....Каюта врача ни чем не отличалась от той, в которой жили Ксилантий с Баксом, только была побольше и здесь вместо второй кровати стоял диван. В иллюминаторы, которые выходили на море, в сумерках угадывались небольшие суденышки, на палубах которых светилось.
Вдруг раздался звонок телефона — Костя включил звук.
— Где вас носит? — послышался голос Ксилантия.
— Мы уже на судне, — сказал Врач.
— Ну, так скорей — сюда. Потому что мы здесь отощаем и умрем, ожидая вас.
— Если на этом судне и суждено кому-то умереть, то только от ожирения, — заметил Костя.
Между тем я ожидал, что Врач вот-вот напомнит о своем предложении. Но он не спешил. Наверное, думал, что после услышанного в кабинете историка, другого для меня решения, как согласиться, просто не может быть. Так же думал и я. Рано или поздно «братка» из моего города, который перебрался в край без возврата, заменят на другого, и все начнется снова. Не все состояние Новейшего Вавилона растащили по общакам — на значительной части их лежит рука ордена Мардука. Подкупят кого угодно.
— Ты говорил, что у вас тут большая библиотека, — сказал я. — Нельзя ли ее осмотреть?
— Можно, только не сегодня; поздно уже. Давай завтра, — предложил Врач, как мне показалось, обрадованно. — Через минуту добавил: — Вот здесь, — он коснулся ногой пола — единственное место, где можно уберечься от сволочи, разговоры которой мы слышали.
Костя кому-то звонил, говорил по-английски, потом сказал:
— Я договорился: берем тебя на должность психолога. Персонал здесь около трехсот человек, а судно, чтобы там не говорили, — зона риска, к тому же пассажиры, бывает, ведут себя неадекватно. Но это аргументы для корпорации, с которой я только что говорил. О настоящей же причине знаем только я и ты.
— А Ксилантий? Он же был свидетелем.
— Ксилантий, хоть и болтает все, что в голову придет, но то, что он увидел — вещи иного плана. Здесь включается опыт лагеря, где твоя жизнь напрямую связана с твоим языком. О том, свидетелем чего он был, не знает ни Рита, ни Бакс.
— А сколько я здесь буду иметь?
— Для начала пятьсот долларов.
— И это, ты считаешь, путевая зарплата? — спросил я, не скрывая разочарования.
— А чем плохо? Ага, я забыл: это за неделю. К тому же питание за счет судна.
— Ну, тогда нормально, — сказал я, прикинув, что смогу помогать и Марице.
И тут пришло в голову, что, судя из разговоров посетителей паралитика, в Молдове о наших с ней отношениях не знают.
Я сказал:
— Рано или поздно те, кто будут посещать твоего бывшего однокашника, раззвонят о нас по всей своей сети. Ты не подумал, что именно мы можем привлечь на судно детей Мардука?
— Они уже давно это сделали, — сказал Врач. — Когда-то узнают и о судне. Но сюда им не проскользнуть. Конечно, если здесь будешь ты.
— Я здесь не всегда буду. Они, их исполнители, могут подстеречь меня где угодно — у моего дома, на пути к почтамту или супермаркету. Все мои маршруты у них нанесены на карту города. И дубли маршрутов — тоже. Средств на слежку они не жалеют по двум причинам: во-первых, структура, в которую они вгнездились, это подразделение ненавистного им государства, которое надо уничтожить любым способом. Самое простое — истощить его экономически, например: подобрать такого как я и списывать на него все расходы на аппарат слежения. А тем временем появляются серийные убийцы, кто-то развязывает поножовщину на межнациональной почве, проводятся целые серии террористических актов. До появления в нашем городе того рыжего подонка, все было тихо. Теперь, когда он склеил ласты, ему на смену подыщут другого... Ага, дети Мардука в своих разговорах не сказали еще одного — для них очень важно, чтобы я ни с кем не общался. В моем подъезде, у моих гаража и дачи созданы мертвые зоны. Теперь же, когда я на судне, где разношерстная команда и разноязычные пассажиры, я оказался в той же мертвой зоне. Ну, не считая нескольких человек. По сути, они достигли того, чего хотели.
Костя не спешил с ответом. Сказанное заставило его задуматься. Наконец сказал:
— Тут хоть есть шанс, что никакая падла к нам не войдет.
— Но так вечно не должно быть. Когда-то придется переходить на оседлый образ жизни. Ты молодой еще; женишься, детей заведешь. Мардуковцы же будут висеть над тобой и детьми твоими дамокловым мечом.
— А что же делать?
— Вот к этому я и веду. Ситуация сложилась такая: или-или.
— Что ты имеешь в виду?
— Или они — нас, или мы — их.
— Не собрался ли ты всех детей Мардука отправить в край без возврата? — В голосе моего приятеля слышалась горькая ирония.
— Конечно, нет. Для этого нужна армия таких как я. Но кое-что мы можем сделать. Говорю не «я», а «мы». Я дописываю роман, над которым работаю уже много лет, а ты создаешь мне условия для творчества. Вот почему я согласился на твое предложение. А дальше будет видно — напечатаем его отдельной книгой или предложим на какой-то из литературных сайтов.
— И чего ты этим добьешься?
— А что я достиг, когда дешифровал и высветил число зверя? Показал неслыханные преступления мардуковцев, которые они совершали совместно с темными мира сего в течение трех поколений. Теперь же я опишу, нет — уже описал, их нынешнюю подпольную, законспирированную деятельность и покажу, что это мертвецы, которые вместе с темными правят бал в земном мире. Я не могу научить читателя идентифицировать их, но отдельные приметы дам.
Костя некоторое время молчал, а потом сказал:
— Если бы ты дал рекомендацию как их уничтожать, то тебя больше людей поняли бы.
— Я такой рекомендации никогда не дам.
— Почему?
— Как ты думаешь, — спросил я в ответ, — почему сейчас в мире идет жесточайшая борьба за отмену смертной казни? А?
— Ну, почему?
— А потому, что души той нечисти пополнят ряды воинства змея красно-огненого, тех, кто в потусторонней реальности борется за право быть создателем программы развития земного мира. Будущее земного человечества формируется там. Поэтому мудрые из землян пришли к выводу: пусть лучше эта злая сила отбывает наказание здесь, а не портит наше будущее, находясь там.
11
Судно завершило круиз по Черному морю, и в конце дня взяло курс на Одессу; позади остался порт Поти. Мы с Костей в шезлонгах сидели среди туристов. Вдруг в тихом говоре послышались «позывные» Костиного телефона. Он, глянул на дисплей, сказал:
— Мирошник, — и нажал кнопку звука.
— Привет, Максюта, — послышался мужской голос. — Ты где?
— А что ты хотел?
— Не мог бы ты завтра заскочить ко мне в больницу?
— С какой стати?
— Наш пациент умер.
— Вот как. А ты приглашаешь меня на поминки?
— Только что от меня ушел его отец. Он кое-что для тебя оставил. Приезжал уладить имущественные вопросы.
— Хорошо. Завтра после полудня отзовусь, и мы договоримся о встрече.
Костя отключил телефон и сказал:
— Отдал же Богу душу толстяк.
— Ты уверен?
— В чем? Что Валтас склеил ласты?
— Нет, что он отдал душу действительно Богу.
— А — а.
Мы ожидали Мирошника в том же кафе под платаном, возле памятника Дюку. Костя был в своей серой невзрачной одежде, а я, как всегда, — в заношенном джинсовом костюме с тюбетейкой на голове. Мы уже заказали по кружке пива, когда появился Андрей. Поздоровавшись, он положил на стол небольшой сверток, и показал официантке, чтобы принесла и ему пива.
— Я знал, что он долго не проживет, — сказал Мирошник, наблюдая, как оседает пена в принесенном бокале. — Да еще этот перелет сказался. Отец же уверен, что в Португалии медицина не на уровне.
— Ну, ты же объяснил, что изменение привычного климата и часового пояса на состояние такого больного могут повлиять фатально?
— Он вроде бы и соглашается, но мнение свое не меняет. Рассказывал о сыне. Говорил, что тот был необычным человеком.
— А именно? — В голосе Кости слышалась ирония.
— Ну, в детстве придумал себе имя Валтас.
— Как придумал? Разве не родители дают имя младенцу? — поинтересовался я.
— Настоящее его имя Владимир. Во всех документах он — Владимир Юрьевич. Но как только стал произносить слова, то сказал, что его имя Валтас. Все думали, что это детские фантазии, но малыш, когда его звали родители: «Володя, Вова», как не слышал. Но как только отец скажет «Валтас», вскакивал и говорил: «Вот я, папа». Отец рассказывал, что он был послушным ребенком, хорошо учился — и в школе, и в институте.
— И этого достаточно, чтобы считать ребенка особенным? — заметил Костя. — С такими комплексами рождается немало детей.
— Нет, не только это. Он, еще не научившись толком писать, уже выводил какие-то каракули, похожие на буквы только ему известной азбуки.
— Валтас был левшой? — поинтересовался я. — Потому как левша, когда пишет левой рукой, то на бумаге действительно выходят каракули, но если посмотреть на них в зеркало — прочитаешь настоящий текст.
— Отец об этом знал, но в зеркале были те же каракули. Когда вот теперь, после смерти сына, он стал перебирать его записные книжки, то обнаружил целые страницы тех каракулей. Показал тамошнему раввину, тоже бывшему одесситу, не иврит ли. Раввин покачал головой: нет, — сказал — не иврит. А потом вспомнил, что похожее письмо видел в Иерусалиме. И высказал предположение, что это арамейский язык... Ага, старик говорил, что когда-то занимал высокую должность в области — входил в пятерку самых влиятельных персон. У таких людей, как он уверял, частной жизни не существует. Сыном занималась жена. Однажды она к парню прицепилась: «что это за каракули ты пишешь?». Тот отмалчивался, а когда она не отставала, расплакался: «Не знаю». «Так это ты писал, как не знаешь?». «Ну, не знаю, да и все». «Нам иногда казалось, — говорил отец, — что в одном теле, кроме нашего сына Владимира, живет еще один, по имени Валтас. Я понимаю, что это чертовщина, но именно это нам с женой приходило в голову. Как-то я в шутку назвал мальчика «Валтас Юрьевич», но он исправил: «Валтасар Юрьевич». «Валтас», кажется, прибалтийское имя, а вот «Валтасар», то я такого имени не слышал. а жена как-то сказала следующее: «Не подменили ли нам случайно в роддоме наше дитя на другого ребенка?». «А ты посмотри внимательно на его лицо и на мое... Только и того, что он у нас полноватый».
Мирошник помолчал, глотнул пива и развернул сверток. В нем оказался толстый конверт, а там — офисный календарь.
— Вот, — сказал, подсунув его Косте, — это передал тебе отец покойника.
— Мне?
— Да, тебе.
— Почему именно мне? — поинтересовался Костя.
— Открой страницу сто семидесятую.
Костя открыл — там лежало пять стодолларовых купюр.
— А это что такое? — удивился.
— Он нас поблагодарил — столько же дал и мне.
— Денежный, видно, человек, — заметил Костя. — Даже неудобно. А календарь зачем?
— Посмотри последнюю запись, сделанную на этой же странице.
Костя посмотрел, подсунул тетрадь мне. Там было написано: «найти адрес и телефон родителей Максютенко», а под ним — дата. Число и месяц предшествовали несчастью, которое произошло на трассе, и были написаны в тот же день, когда за мной приехали «живодеры».
— Так а мне зачем этот дневник? — поинтересовался Врач.
— Отец говорит, что когда наткнулся на эту запись, вспомнил тебя — врача сына, он навел справки по своим старым каналам, и обнаружил, что ты был одноклассником Валтаса. Вот и решил подарить что-то на память о сыне. Мужчина говорит, что сын не имел друзей, ни в школе, ни в институте, а тут, оказывается, его лечил бывший одноклассник.
Костя смутился, а потом молвил:
— Я заметил, когда говорил с ним в первый его приезд, что он человек сентиментальный.
Между тем Мирошник допил пиво и собрался уже звать официантку, но Костя опередил:
— Я угощаю.
— Ты что, разбогател, мля? Хотя, опять же, гонорар... Ладно, ребята, я побежал.
На мгновение мне показалось, что от столика отходит Костя в своем сером, невзрачном одеянии. Точнее, показалось, что от Кости отделился его дубль, и скоро исчез в человеческой сутолоке.
— А Мирошник разве не знает, где ты работаешь? — поинтересовался я.
— Нет. Но, видимо, скоро узнает. Я сейчас думаю над одной идеей, после которой, возможно, сообщу Мирошнику. У нас, в корпорации, есть еще одно круизное судно. Правда, поменьше этого. На нем также работает медик, но только фельдшер. А я хочу, чтобы был врач. Если мне повезет убедить руководство, то я предложу Андрея.
— Ты уверен, что Мирошник согласится?
— Шутишь? — сказал Костя, пряча в нагрудный карман ассигнации. Он снова склонился над дневником и начал листать страницы от последней, где была запись.
Через какое-то время поднял на меня глаза, но ничего не сказал. Похоже, он собрался прочитать всю тетрадь. Наконец подсунул дневник мне. Там было полторы страницы черных кракозябр. На мгновение я почувствовал себя писцом вавилонского царя, как тогда, во сне. В каракулях темного угадывалось письмо халдеев, хотя я его никогда не видел. Несмотря на то, что буквы были написаны современной пастой, мне казалось, что от них исходил запах вавилонских чернил. В голове мелькнуло: «Похоже, мы с толстяком были земляками». Пока я смотрел на буквы мертвого языка, Костя допил пиво, и снова придвинул к себе дневник. Вдруг закрыл его и сказал:
— Нет, так не годится. Это надо изучать.
— Ну, что, снова пойдем к историку? — сказал я.
— Да, только не сегодня. Сначала следует осмотреть все заметки и записи, потому как здесь — программа и тактика преследований нас с тобой. И, похоже, не только нас. А относительно историка — мы же обещали познакомить его с Магом. Ты готов?
Когда я, уже в каюте, открыл и начал листать страницы календаря, у меня возникло ощущение какого-то дискомфорта. Такое бывает, после бессонной ночи. Впервые оно появилось, когда Мирошник положил на стол сверток. Тогда я не придал этому значения. Теперь же был убежден: предмет принадлежал темной силе и полон черной энергетики — каждая страница его исходила эманацией ада.
Календарь имел триста шестьдесят пять страниц и приложение с различных мер — длины, веса, географических и астрономических, а также физических констант. Он был оправленный в плотную обложку под натуральную кожу. Хозяин, по всему, придерживался хронологии, и записи делал только на странице, дата на которой совпадала с днем написания. Бывало, что несколько строк «кракозябр» заканчивались ссылкой на незаполненную обычными словами страницу. А там также стояла звездочка и номер страницы, на которой было указано начало. Несмотря на разнообразные заметки, здесь невозможно было запутаться. Из того, что фиксировался каждый телефонный номер, каждый адрес, каждая встреча — день, час, минута, можно было сделать вывод: собственник не очень-то полагался на свою память. Вся эпопея, произошедшая со мной со дня приезда в Одессу, а именно: похищение, приключение с мусорщиками, а перед этим встречи Валтаса со Сладким и пришельцем были точно зафиксированы. Здесь значились все адреса, но не было ни слова о намерениях владельца, или о событии, которое уже произошло. Вне всякого сомнения, тетрадь принадлежала добросовестному исполнителю, над которым стоял кто-то очень грозный. Напрашивался еще один вывод: дневник заполняли двое — один писал на нашем языке, другой — на неизвестном, который отдаленно напоминала клинопись, к тому же все писалось не шариковой ручкой, а черным фломастером.
Так я рассуждал, сидя в каюте, над дневником темного. За этим занятием меня и застал Костя. Окинув взглядом мою фигуру за столом, он сказал:
— Как я посмотрю, тюбетейка уже приросла к твоей голове. В трусах и тюбетейке, хе-хе.
— Да, — сказал я.
— И что ты на это скажешь? — Он кивнул на дневник бывшего одноклассника.
— Прежде то, что его писали двое. Один фиксировал, так сказать, пунктиром, событие за событием. Мы видим часть пунктирной линии, как участники событий. Случайный же читатель из этого ничего не поймет. Основная же информация, по моему мнению, спрятана в таинственном письме.
— А кто второй?
— Думаю, Валтас, хотя и не уверен.
— Так а первый?
— А первый — его сосед по плоти — Володька. — Вдруг я спросил: — А почему ты при параде? Ну, фуражка, форма — прямо из-под утюга.
— Начинается заезд тургрупп. Ты тоже оденься должным образом, и айда. Ксилантий с Баксом у шлюпок заняли позицию, как и в прошлый раз. Мало ли что…
12
Я стоял на палубе, лицом к морвокзалу, наблюдая за посадкой на судно. Туристов было минимум двести — одиноких мужчин и женщин, семей, по двое, по трое. Это уже третий раз в мое пребывания на борту, когда судно, завершив туристический маршрут, заходило в Одессу. В каждом порту я также просеивал взглядом пассажиров. Бывало, во мне просыпался зверь-хранитель, и уже не я, а он смотрел на туриста моими глазами. Прошло несколько темных — в Марселе, Барселоне и еще где-то, но это были просто темные, которые, наверное, и сами не знали кто они по сущности своей.
С другой стороны от трапа, в нескольких шагах, стоял Костя в отутюженной форме и фуражке морского офицера. Я біл одет в скромную легкую одежду, а голову покрывала все та же тюбетейка; потому на меня никто не обращал внимания.
Между тем очередь пассажиров подходила к концу, ее заключала пожилая женщина с девушкой, которая катила немалый чемодан. Никто из потока туристов не разбудил во мне зверя-охранника. Вдруг Костя направился к этим двум, поздоровался и что-то сказал. Женщина посмотрела на него внимательно, а потом покачала головой. Но через мгновение улыбнулась, наверное, узнала кого-то в служащем судна. Костя провел их по палубе, где была их каюта, а потом вернулся. Он объяснил:
— Эта женщина когда-то преподавала в моем институте. Не узнала сначала. А девушка — дочь. Я помню ее роскошной блондинкой, на которую не один из моих однокурсников заглядывался. Теперь, вот видишь, покрасила волосы в цвет хны. Я ее пригласил к себе — поговорим, повспоминаем. Ты не подумай ничего такого — она старше меня на много лет.
Вернувшись с ужина, я настроился читать дальше книгу о халдейском царстве, на которую наткнулся в библиотеке судна, как вдруг отозвался телефон. На дисплее был номер Врача.
— У меня — гости. Зашел бы...
В каюте была женщина, к которой Костя подходил на палубе. На столе стояла бутылка ликера и блюдо с виноградом. Хозяин представил меня, потом женщину, которую назвал Людмилой Федоровной.
— Это наш корабельный психолог, — пояснил, ставя на скатерть третий бокал и наполняя все три густым напитком, от которого пахло шоколадом.
Сначала я не мог понять, зачем Костя меня позвал. Им и без меня было о чем поговорить. Вспоминали студенческие выходки, институтскую самодеятельность. Из всего этого я мог сделать только один вывод: у Кости была счастливая молодость, и с возрастом то, прошлое, счастье его не покидало. Между тем он говорил:
— Вы нам преподавали на первом курсе. Помню, что встречал вас еще на втором, а уже потом вы куда-то исчезли.
— Меня пригласили на другую работу, в роддом.
— На высокую зарплату?
— Да нет. Я по образованию врач-гинеколог. А в родильном отделении в то время возникла потребность в специалисте моего профиля.
Я был сторонним слушателем воспоминаний, но вдруг сказал:
— Если вы принимали много лет роды, то не заметили чего-то общего между тем, как появляется человек на свет, и как потом складывается его судьба? Или так: можно уже во время родов и в первый момент, когда прозвучит голос младенца, сказать о характере и, наконец, — о будущем нового пришельца?
— Да, — сказал Костя, — можно ли уже во время родов знать: в мир пришел человек или подонок.
На мгновение лицо женщины стало сосредоточенным. Над вопросом, который я задал, она, видимо, также задумывалась. Наконец сказала:
— Нет, я ничего такого не замечала, хотя многих детей держала в поле зрения, пока они, станут взрослыми. А объединяет людей то, что все они рождаются в крови, независимо от того, как появляются на свет — как обычно или через кесарево сечение. Но кое-что можно проследить в период беременности. Я не говорю о физиологических изменениях в организме женщины, когда в ней затлеется росток жизни — они сопровождаются чаще всего страданиями. Имею в виду психическое состояние: где-то на четвертом — пятом месяце — характер будущей мамы, бывает, полностью меняется. Сварливая обычно женщина в это время может стать ласковой или, наоборот, добрая, спокойная вдруг становится агрессивной. В медицинской литературе этот феномен нигде не объясняется, а он существует. Моим профессиональным долгом было вести женщину от начала беременности до родов, и с этим я часто сталкиваюсь. Обычно после родов женщина становится снова такой же, как до зачатия. А вот ребенок обычно имеет тот же характер, что и мама в период нескольких месяцев беременности. Это заметила еще моя прабабушка — повитуха из Сычавки, а я о таком слышала от бабушки — также повитухи из Сычавки и моей мамы — фельдшера, медсестры роддома. Бабушка говорила, что будущему ребенку передается не нрав беременной матери, а наоборот — характер будущего ребенка, душа которого воплотилась в плод, передается маме, она — душа плода навязывает женщине — роженице свой характер.
Врач помолчала, прислушиваясь к тихому гудению, доносившемуся из машинного зала судна. Была ночь, и в иллюминаторах не угадывалось ни огонька. Временами сверкнет рыбьей чешуей волна в тусклом лунном свете. Судно плыло уже далеко в открытом море.
Я спросил:
— Ваши родственники в трех поколениях принимали роды. Не замечали ли они, и вы также, каких из женщин становилось все больше — агрессивных или человечных? И можно ли это сопоставить с нравами и, наконец, судьбами их детей?
— Да, — сказала женщина. — В годы, когда практиковала моя прабабушка, среди беременных было больше испуганных, агрессивных, обезумевших. И дети рождались с соответствующими характерами. Многие из них уже в подростковом возрасте оказывались в режимных учреждениях, тюрьмах или, наоборот, становились на службу в энкавэдэ. Во времена, когда практиковала уже моя бабушка, обезумевших и спокойных женщин было половину на половину. На время маминой практики женщин спокойных среди беременных стало значительно больше. Ну, а на мое время агрессивных и злобных приходится совсем мало. Это известно точно.
Я мгновение поколебался, а потом сказал:
— Наверное, мои вопросы уже надоели вам, но еще один решусь задать. Не заметил ли кто-то из вашей династии следующее: в один год в мир приходят в основном агрессивные, а в другой — нормальные люди?
— Заметили, — сказала женщина. — Но я бы сказала так: в отдельные годы злых, плохих появляется много. Но это только отдельные годы. К сожалению, ни я, никто из моей родни не фиксировали, какие именно это годы. Происходит нечто подобное тому, что наблюдаю у себя на даче. Бывает сезон, когда не знаешь, что делать с чертополохом, и где только он берется! Но чаще с этим все спокойно. Ну, — более-менее спокойно. Так и в обществе — еще двадцать лет назад тебя в транспорте могли и обидеть, и толкнуть, а на Привозе что творилось... Таперь же люди стали спокойнее. Чем такое объяснить, не знаю.
Костя встал и, наполнив бокалы ликером, сказал:
— Как говорит мой приятель Ксилантий: «Да и славно же мы здесь сидим!».
Людмила Федоровна улыбнулась, а я впервые заметил, что, несмотря на возраст, она не утратила привлекательности. Однако медный цвет хны, в которой были окрашены волосы, нивелировал ее красоту. А, может, это был мой комплекс — остерегаться всего красного. «Ей больше к лицу быть блондинкой», — подумалось мне.
Костя пошел проводить гостью, а я остался в каюте. Скоро он появился. На его лице угадывалась таинственная улыбка.
— Слушай, — сказал он с порога, — А дочь у Людмилы Федоровны красавица! Выкопанная мама в молодости. Окончила медицинский институт и ординатуру — в этом году.
— Вот как. Замужем?
— Нет..
— Так в чем дело? — сказал я, вставая.
Поисковик в Интернете на мой запрос выдал окошко с надписью «переводчики». Я щелкнул «мышкой» по стрелочке справа от него, и моментально выскочило большое количество переводчиков с разных языков; под украинскими словами стояли оригинальные названия языков, из которых надо перевести. Так, под словом «китайский» стоял иероглиф, под «арабский» — слово, написанное вязью. По азбуке я спустился вниз по списку до буквы «х»: там было «халдейский», а за ним — «хинди», «хорватский». Под этими словами стояли соответствующие оригинальные слова. Мне не нужно было иметь перед глазами календарь темного, я и так видел, что «кракозябры», написанные в нем, — халдейские слова. Это были загадочные символы языка, которым пользовалось население, жившее в междуречье Тигра и Евфрата много столетий тому назад. Я видел не так слова, как буквы, из которых складывались слова, и в моем сознании появилось что-то наподобие ностальгии. Казалось, что во мне есть дверца, которая, если ее приоткрыть, то из нее выйдет вся эпоха царей вавилонских, от Набопаласара до Набонида, при одном из которых я служил писцом. Я взял лист бумаги и начал выписывать из Валтасового дневника буквы (те, которые уже записал, не брал). Скоро оказалось, что все халдейские слова в календаре темного, состояли из двадцати двух букв.
Потом мне пришло в голову, что если существует электронный переводчик с халдейского языка, то должна существовать и азбука, которую можно переводить в электронную форму. Итак, если отсканировать халдейские слова из дневника, а электронные фотки слов ввести в программу, которая переводит рисунки букв в электронную форму, то можно получить компьютерную версию текста, а ее уже нетрудно будет перевести с помощью электронного переводчика — ведь он существует.
Перед тем, как воспользоваться сканером или камерой, а затем переводчиком, я набрал в поисковике Интернета слова «халдейский алфавит» и моментально получил сайт, где приводились двадцать две буквы халдейской азбуки. Слова, написанные в календаре темного, состояли из букв, которые ни чем не отличались от тех, что на сайте, будто их писала та же рука. Итак, мне оставалось сфотографировать тексты и ввести снимки в компьютер с «файнридер»-ром, программой, которая переведет халдейские слова и буквы в электронную форму. Два часа у меня ушло на то, чтобы разыскать в Интернете и установить на Костин компьютер «файнридер».
Среди халдейских текстов я выбрал те, которые появились в ежегоднике темного сразу после моего приезда в Одессу. Программа легко распознала их снимки и теперь это были знаки-буквы, которые можно было легко удалить, изменить их размер, переместить. Однако перевод можно было сделать только на английский язык. А с английского, другим переводчиком, — на украинский.
Уже под вечер я позвал к себе в каюту Костю и стал читать с монитора:
«Во имя Мардука!
Напиши и скажи Валтасару.
В главный город сатрапии прибыл Маг. Его конвоирует сын Мардука. Еще один сын Мардука завтра выйдет из пещеры. Пусть Валтасар обеспечит ему встречу, а также существование среди земных, пока он не возглавит Мага».
Я бросил взгляд на Костю, и поскольку он молчал, продолжил:
«Во имя Мардука!
Напиши и скажи Валтасару.
Маг легко угадывает детей Мардука. Возглавить его обычным способом не удастся. Сначала ему следует отравить мозги какой-то цикутой».
Сказал Врач:
— Значит, намерения убить тебя у них не было.
— Были, — возразил я, — кот же сдох.
— Надо знать Валтаса. Он, подсунув настоящую отраву, так как хотел меня подставить. — Вдруг спросил: — А кто такой Валтасар?
— Это, халдейское имя, — сказал я. — Был в Вавилоне правитель с таким именем. Кстати, пророк Даниил также имел имя — Валтасар.
— Вот как, а кому тогда надиктовывались тексты — Володьке или Валтасу? — Поинтересовался Костя и предположил: — Наверное, Володьке, чтобы он передал Валтасару, т.е. Валтасу.
— Нет. Володька и Валтас — это одна душа с двумя именами, — сказал я. — А есть еще одна сущность — квартирант в теле Володьки. Она и возглавляет Володьку-Валтаса. Кстати, в Вавилоне в письме обращались не к адресату, а к писцу, поскольку грамотных людей было мало, и послания адресату писали и читали писцы. И, следовательно, они обращались друг к другу. Но слушай дальше:
«Во имя Мардука!
Напиши и скажи Валтасару.
Сын Мардука, которого мы направили к землянам, теперь — в опасности. Если его не освободить, Маг отправит его в край без возврата. Сегодня из пещеры выйдет дочь Мардука. Пусть Валтасар даст ей приют среди земных. Она уже знает, в чьих руках находится сын Мардука, и как его освободить».
— Ах ты!.. — Костя выругался. — А я до сих пор надеялся, что она — наша, земная, и я ей действительно пришелся по душе. Неважно, что рыжая, как лиса.
— Рыжая — туристка-полтавчанка, плоть которой она захватила. И с чего ты взял, что тебя не могла полюбить халдейка, которая жила в земном мире где-то две с половиной тысячи лет назад?
— Как вспомню, что это мертвец...
— Но вы с ней вкалывали как два черных вола, — напомнил я слова Врача. — Можешь представить себе, сколько людей ложится в постель с мертвецами. И сколько детей в мир они приводят — таких же живых мертвецов.
— Слушай, пошел ты! — сказал Костя.
Между тем я продолжал читать:
«Во имя Мардука!
Напиши и скажи Валтасару.
Дочь Мардука не смогла предотвратить беду. Маг отправил сына Мардука в край без возврата. Уже имя его — в книге мертвых, уже богиня Эрешкигаль* дала разрешение его душе войти во владение Иркаллы* — края, откуда нет возврата».
— Во имя Мардука, во имя Мардука... А кто такой Мардук? — спросил Врач.
— Центральное божество Нового Вавилона. Это — коротко. А полнее — зерно, из которого выросла и развилась конфессионально-политическая система, она просуществовала тысячу сто два года. В Новом Вавилоне, затем в Мидоперсии — там Мардука уже называли Белом Мардук, затем — в греческом царстве, где он имел названия Бел Зевс или Зевс, и, наконец, в Римской империи, где Вавилонский бог стал Юпитером. Это один из самых мощных мировых эгрегоров, на смену которому пришло христианство. Но он жив, просто находится в другом, так сказать, виртуальном измерении. И только ожидает благоприятного случая, который сложится для него в земном мире. Такая ситуация начала формироваться в восемнадцатом-двадцатом веках и он воспользовался ею в полной мере. Будет еще один такой период, но до этого осталось почти девять веков. Всплеск того будущего апокалипсиса будет уже не таким длительным и на этот раз последним. После него идея Мардука-Бела-Зевса-Юпитера уже навсегда сотрется из памяти вселенского компьютера.
Между тем я подошел еще к одному — последнему из переведенных текстов, что их писал Володька-Валтас после моего приезда в Одессу. Перед этим были целые страницы, исписанные халдейскими буквами, которые я еще не успел перевести. Я читал:
«Во имя Мардука!
Напиши и скажи Валтасару.
Мага надо во что бы то ни стало поймать, запереть и держать до тех пор, пока мы не приведем нового сына Мардука, который его возглавит. Сделать это должны земные — на них его чары не распространяются. Позаботьтесь о зелье, от которого потеряет сознание Маг. Убивать нельзя. Богиня Эрешкигаль не запишет его в книгу мертвых, а Иркалла не впустит в край, откуда нет возврата. У них — у магов — все по-другому».
Это был последний фрагмент записи в ежегоднике толстяка; далее хозяин его попал в ДТП и оказался парализованным и, следовательно, не мог повиноваться «голосу сына» Мардука, с которым делил одну плоть. И тут мне пришло в голову, что после смерти Володьки-Валтаса в «главном городе сатрапии» уже не стало того, с кем поддерживали связь мардуковцы. Во время увечья толстяка его посещали дети Мардука из разных мест Украины, а также из-за границы, и это свидетельствовало о ключевой роли этого существа. Наверное, такая сущность где -то еще есть, но она не посвящена в планы тех, кто хотел установить истукана в земном мире. Такая же ситуация сложилась и в моем городе. Итак, на время я могу облегченно вздохнуть. Надолго ли?
*Нинкаррак и Гули — богини целительства с аккадского эпоса.
*Лысая гора — Достоверных сведений о происхождении культа лысых гор нет. В списках исследователей числятся десятки «высот» в Украине и Польше. Следует сказать, что словосочетание «лысая гора» переводится как «Голгофа». Наиболее известной из них является Лысая гора в Киеве. Во времена Петра I на ней возвели крепость, ставшую одним из важнейших элементов внешнего кольца обороны Киева от шведов. В горе, в дополнение к мощным внешним укреплениям, были созданы тайные подземные сооружения, предназначавшиеся для того, чтобы стать смертельной ловушкой для врагов, если бы те захватили крепость. Вырыли огромные подземные резервуары, в которые закачивалась вода из Днепра, а также собиралась дождевая влага. В случае захвата врагом крепости, ее подземелья были бы затоплены вместе с врагом. Конечно, ловушка могла сработать только при соблюдении строжайшей секретности ее сооружения. Поэтому по приказу светлейшего князя Меншикова крепостных, строивших резервуары, «на всякий случай сбросили живьем в колодцы». Их было около трех тысяч человек.
*Эрешкигаль — правительница подземного мира, богиня. В древнем Вавилоне.
**Иркалла — ее жилье — обитель мрака, край, из которого нет возврата. В древнем Вавилоне.
13
«Во имя Мардука!
Напиши. Валтасару не пересказывай.
В большинстве сатрапий Тираса уже не осталось наших. Кто по возрасту ушел в край без возврата, кого судили, и они теперь — среди заключенных. Об этом известно Магу. Он вычислил годы, когда мы приходим в земной мир в большом количестве, а когда нас появляется мало. Все зависит не от нас, а от расположения звезд. Сейчас идет период, когда естественным путем мы не воплощаемся, за небольшим исключением. Поэтому вынуждены направлять в земной мир сущности детей Мардука с чрезвычайными способностями, ищущих себе носителя, которого они возглавят. Но их с такими качествами единицы. Поэтому готовить их для нашей идеи стало крайне трудно. Тем более, что в земной мир возвращается много душ тех, кого мы когда-то истребили. Им хоть и не известно о своей прошлой жизни, но не вся память блокируется при вхождении их в телесное измерение — многое из того, что они пережили в прошлом воплощении, проявляется на уровне инстинктов и рефлексов. Они аурой улавливают чужого. А нам пока ничего не остается, как беречь сеть наших, какой бы дырявой она не становилась, и рассчитывать на содействие звезд. Это продлится многие поколения. Но что такое несколько сотен лет по сравнению с великим праздником, когда над землей восстанет уже в который раз, КОЛОСС, и жертвенник возле него наполнится кровью земной».
Я взял ноутбук, который недавно приобрел, и отправился с ним в медпункт. А там Костя в белом халате прослушивал с помощью стетоскопа грудную клетку худощавого мужчины. Оливкового цвета кожа, бородка клином выдавали в нем южанина. Костя что-то говорил на непонятном языке, а потом обратился к Рите, сидевшей за боковым столом, и продиктовал названия лекарств. Медсестра все записала и, поднявшись, подошла к стеклянному шкафу и достала оттуда какие-то таблетки.
Когда пациент вышел Врач сказал:
— Ангина. Наверное, выпил что-то холодное. Из Барселоны турист.
Между тем Рита спрятала в ящик стола записи и, сбросив халат, вышла.
Я поинтересовался, не возвратился к ней ее муж, который когда-то не вернулся с плавания. Костя сказал:
— Тоже не позавидуешь: и не вдова и мужа нет. Она уже давно вышла бы замуж, а где гарантия, что однажды не появится Макар. Десять лет прошло, а она ждет. Хороший парень был, а, может, и есть. С гуцулов или с бойков родом. Когда-то пацаном приехал поступать в мореходку. После окончания плавал. Ну, средняя мореходка. Они познакомились с Ритой, не знаю где и как. А только жили душа в душу. Промышляли контрабандой, жилось им неплохо. Уже думали ребенка себе завести, как вдруг произошло это... Человек он видный, рост где-то метр девяносто рост, черноволосый, немного на грека похож, ну, нос с небольшой горбинкой, глаза большие черные. Характер мягкий, добрый. Одним словом, жаль Риты, жалко и Макара.
Врач замолчал и, поскольку долгое время не отзывался, я раскрыл ноутбук и вошел в систему.
— На вот, просмотри, — сказал.
Он пробежал глазами текст, посмотрел на меня, а потом стал внимательно читать. Несколько раз поднимал глаза, но снова углублялся в текст. Наконец сказал:
— Ну что такое сатрапия, я уже знаю. А что такое Тирас?
— По-видимому, библейское название нашего племени. Какой-то из потомков Яфета — одного из трех сыновей Ноя.
— А что это за годы, которые ты вычислил?
— У тебя же есть книга. Там графики, а на них — века и критические годы. Это когда в земной мир дисантируются дети Мардука, они рождаются как настоящие земляне. Если таких лет бывает девять-десять на столетие, тогда наступает апокалипсис — кровь льется реками.
— Терпеть не могу графиков и диаграмм. Скажи на словах, действительно ли мы, то есть мир, идет к уменьшению тех проклятых мардуковцев?
— Да. В столетии, в котором мы живем, будет всего три таких года, это: две тысячи семьдесят девятый, две тысячи восемьдесят восьмой и две тысячи девяносто седьмой. То будут годы, когда в мир придут мардуковцы, но большого несчастья от них не будет.
— Ты про эти годы спрашивал у Людмилы Федоровны?
— Да, но о тех, которые уже прошли. После ее рассказа я могу точно назвать годы, когда у беременных женщин менялся характер на худший, а дети, которых они рожали, были преимущественно воры, садисты и убийцы. Это в тысяча девятьсот восьмом, тысяча девятьсот семнадцатом, ну,... двадцать шестом, тридцать пятом, сорок четвертом, пятьдесят третьем, шестьдесят втором, семьдесят первом и восьмидесятом. После этого до конца двадцатого века, и в наши дни нового века ни одного такого года уже не было.
— Так что, в те годы рождались одни подлецы? — спросил Врач.
— Не думаю. Но процент их большой.
— А колосс — что такое?
— Символ тоталитарной власти. Точнее — абсолют тоталитаризма. Сказать, что это Молох* — ничего не сказать. Он появляется периодически — через каждых девятьсот лет. Появляется в виде конкретного человека, людей или какой-то идеи.
— И ты можешь назвать кого-то из них?
— Конечно. Это римские императоры начала первого тысячелетия — их было семь. Но наиболее кровавую память оставили по себе Нерон и Калигула. Через девятьсот лет спустя возникло движение крестоносцев. К сожалению, я не нашел информации о том, сколько человек было инициаторами бойни. Но, скорее всего — семь. Кровопролитие сопровождались вспышками чумы и проказы. В двадцатом веке, а точнее — в конце девятнадцатого — начале двадцатого, как и в предыдущие периоды, колосс поднялся во весь рост вскоре после того, как в мир пришли десять поколений существ в критические годы. Это был самый мощный колосс от создания мира. А самую ужасную память по себе оставили также две из семи «голов зверя». В других странах....
— А когда наступит ближайший апокалипсис?
— Мы с тобой до него не доживем.
— И все же?
— В третьем тысячелетии. А точнее на двадцать седьмой, двадцать восьмой и двадцать девятый века придется по десять критических лет; в мир будут приходить по десять поколений детей Мардука на каждый из этих веков. Это будет настоящий апокалипсис, но поскольку Темный Сателлит к тому времени уже удалится от Земли, то такого содействия, как в недавно минувший апокалипсис, мардуковцы от него не получат. Он не будет обозначен такими жестокостью и зверством, как тот, что миновал. А главное — после него уже не станет программы, по которой периодически восстает из небытия колосс. Как сказано у Иоанна Богослова: «20.1. И увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей. 2 Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет, — 3 и низверг его в бездну, и заключил его, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы, доколе не окончится тысяча лет. После сего он должен быть освобожденным на короткое время». Тысяча лет от апокалипсиса, который мы пережили. «Когда же окончится тысяча лет, сатана будет освобожден из темницы своей. 8 и выйдет обольщать народы, находящиеся на четырех краях земли, Гога и Магога, чтобы собирать их на брань; а число их — как песок морской. И вышли они на широту земли и окружили стан святых и город возлюбленный. И сошел огонь с неба, — и пожрал их. 10 А диавол, сводивший их, был ввержен в озеро огненное и серное, где зверь и пророк неправедный. И мучиться они будут день и ночь во веки веков».
И тут в кабинет вошел Ксилантий и плюхнулся в кожаное кресло.
Врач внимательно посмотрел на него, спросил:
— Ты что, Ксила, пил вчера?
— С чего ты взял?
— С твоей скомканной рожи. Я вас с Баксом предупреждал, что во время круиза мы в такие игры не играем. Вон Шеф — днями в библиотеке сидит или в каюте пишет что-то.
— Я спиртного в рот не брал, — заверил Ксилантий не без обиды в голосе. — Спал плохо. Ну, не то, чтобы плохо... Меня что-то душило. Уже думал, не выдержу. Чьи-то мягкие, но сильные руки.
На шее Ксилантия угадывались два синяка, будто бы это были следы от пальцев, которые сжимали горло. Заметил их и Костя. Мы переглянулись, и Врач полез в карман халата за телефоном. Через мгновение он уже разговаривал с Мирошником. После нескольких фраз поинтересовался:
— Когда умер толстяк? Число и месяц.
— Сегодня исполнилось девять дней, — послышалось в телефоне. — Можешь помянуть страдальца.
— Ага, и свечу поставлю, — сказал Костя и отключил связь. Потом — к Ксилантию: — Завтра тебя уже никто не будет душить. Ну, ты ж и досадил в юности Валтасу, если он мстит даже после своей смерти. Впрочем, мне также плохо спалось.
14
Мы с Костей стояли неподалеку трапа, по которому на судно проходили новые группы туристов; на их лицах и в нарядах угадывалась праздничность, а также предчувствие романтического путешествия. Врач от нечего делать комментировал фигуры некоторых из женщин. Вдруг он спросил:
— Ну, как тебе живется на судне? Не заскучал ли?
Я сказал, что нет времени скучать, и впервые за много лет узнал покой, который писателю необходим. Это были не мои слова, а одного старого прозаика: его преследовали в совковое время. Он жаловался тогда нам — младшим, что никак не может сосредоточиться на произведении, которому посвятил много лет. Только приступит к написанию, как его коснется провокатор или выйдет публикация, где кто-то пройдется по его «нечеткой гражданской позиции».
— Меня только одно смущает, — сказал я после паузы, — это дармовая зарплата. Ведь до сих пор я не обнаружил ни одного пришельца. А незаработанные деньги, как говорят, счастья не приносят.
— Чтобы не нарушать народной мудрости, считай, что ты работаешь на двух работах. Одна — ответственность за безопасность судна, вторая — написание романа. Твои книги о зверях в человеческом облике не каждый поймет, а вот художественное произведение может заставить обычного читателя задуматься. Если же таких читателей окажется много, то и детям Мардука станет сложнее ткать свою паучью сеть среди людей.
Я не сказал Косте, что роман фактически написан, и я теперь только довожу его до кондиции. Не сказал также, что написал это сочинение, по сути, в одиночной камере, а материал часто брал с ситуаций, которые разворачивались вокруг меня каждый день. Я молвил:
— Теперь меня беспокоит не так работа над завершением романа, как его будущая публикация. Средства нужны.
— Подумаем над средствами, — пообещал Врач, как мне показалось, легкомысленно. Вдруг добавил: — Вчера я переписывал некоторые номера телефонов из старой мобилки в новую. И там наткнулся на видео с рыжим матерщинником — Свистопляс, кажется, его фамилия, или Верхогляд... Что-то подобное, точно не помню. Ну, тот, что склеил ласты в больнице. Перед тем мобилка лежала за ширмой на подоконнике в режиме диктофона, на случай, если Валтас начал бы подавать какие-то звуки. Я и забыл об этом. А вот теперь вспомнил.
Костя достал из кармана мобильник и включил диктофон на звук. Некоторое время ничего не было слышно, а потом послышался голос моего земляка, который, по всему, отвечал на неслышимые для человеческого уха халдейские слова Валтаса. Ответ его, также на халдейском языке, звучал вперемешку с матом, и я бы не сказал, чего там было больше. Разговор начался до того момента, как в палату вошли мы с Врачом, и длился более сорока минут. Паузы — неслышимые монологи паралитика — были длиннее, чем слова посетителя — Свистопляса.
— Надо понимать, — сказал Костя, — что диалог ведут не Володька-Валтас и не Свистопляс, а те, кто квартируют в их телах. Голоса толстяка не слышно, потому что он парализован, твой же земляк встряет в разговор двух существ — пришельцев. Но, кроме матерщины, там ничего не разберешь. Ты упрекал, что у меня ненормативная лексика. Вот где — высший пилотаж! Даже неловко с такими монологами обращаться будет к культурному человеку в музее. Ага, может быть, ты переведешь те халдейские слова своим компьютерным способом?
Я сказал, что программа, которая позволяет перевести звуки букв в электронную форму букв, существует. А вот для всех ли языков, не знаю.
— Так поищи в Интернете, — посоветовал Костя. — Поищи, потому что с таким фольклором идти в музей — сам понимаешь...
— Не слишком ли ты уже стал светским человеком? — усомнился я.
— Марку должен держать, мля, — сказал Врач.
Как оказалось, в Интернете существует программа, которая переводит звуки халдейских букв в электронную форму букв. Кто-то из ученых докопался до фонетики древнего языка, а кто-то из программистов перевел их — звуки двадцати двух букв в электронную форму букв. Их надо было еще перевести — сначала на английский язык, а затем на украинский.
....Компьютерный переводчик выдал не абракадабру, а вполне логичный текст. Мне, правда, пришлось немало посидеть над ним, чтобы адаптировать синтаксис халдейских предложений к современному украинскому языку. За кадром осталось то, о чем беззвучно говорил паралитик (точнее его «квартирант»), а вот слова «квартиранта» моего земляка находились у меня перед глазами. Это был первый фрагмент Свистоплясового говора после паузы. Пробежав текст глазами, я включил мобильный телефон Врача в режиме диктофона, вывел его на минимальную громкость, и приготовился читать перевод с монитора и одновременно слушать халдейский оригинал.
«В нашей сатрапии немало писцов развелось... Но хуже всего то, что между ними Маги появились. Их сказаниями забито все пространство. Одну Магиню, которая в десятках радиопередач порочила колосса, попыталась возглавить дочь Мардука, но не смогла и Магиню пришлось отправить в их загробный мир. Другой писец своими рифмами опорочил путь к нашему будущему: «то чьими-то черепами трасса вымощена в рай». Этого также пришлось отправить к их прародителям, а его гнездо разрушить. Уже упоминавшейся дочери Мардука удалось возглавить гнездо писцов всей сатрапии, и теперь она их по одному истребляет. Кого не может, за того берется Свистопляс. Хвала Мардуку, его чин дает нам огромные возможности. Он имеет в своей руке весь аппарат платных и неплатных лазутчиков всех времен, которые еще не покинули этот мир. Когда-то, когда еще стоял колосс, нашими был разработан способ, как лишить человека жизни, не убивая его. Эту схему используют, когда нужно уничтожить кого-то из публичных личностей. Свистопляс уже отправил за горизонт одного из активных писцов: насылал на него двуногих, которые преследовали его ежесекундно. Вскоре писца разбил паралич и он умер от инсульта. Свистоплясов метод — насылать смерть каплями, методично, каждый день — очень действенный. Его он опробовал на ученом, также публичном, который говорил злые слова об одном из главарей власти; тот ученый также теперь находится на той стороне земной жизни. С этим же, который теперь здесь, в твоей сатрапии, труднее. Он больше Маг, чем писец. Порой кажется, что он из наших, и что не Свистопляс его, а он Свистопляса преследует». Вдруг тихий уравновешенный голос, который доносился с диктофона на халдейском языке, перебило подобие лая собаки: — «Я закрою ему глотку! Сука! Гондольера! Козел! Здравствуйте. У-у-у!». На мгновение на меня обрушился запах псины. Я прямо задыхался от этого, хоть он возник только в моей памяти.
Лай оборвался, наступила пауза. И тут в каюту зашли Ксилантий с Баксом. Первый был на целую голову выше второго. Зато у Бакса рубашка на груди почти рвалась. Вместе с тем его нельзя было назвать и культуристом — это был тяжеловес.
Ксилантий окинул взглядом стол, на котором, кроме компьютера и мобильного телефона, лежали книги по истории и немало исписанных листов; на его лицо набежало выражение скуки.
— Шеф, у нас уже все готово, — сказал он.
— По какому случаю? — поинтересовался я.
— Как по какому? — сказал Бакс, — Сегодня последний вечер, когда мы — в порту. Завтра уже будет нельзя.
Я пообещал, что приду через полчаса.
— Зачем тебе аж полчаса? — поинтересовался Ксилантий.
— Ну, побриться надо, то, се...
Они вышли.
Пауза на диктофоне длилась минут пять. На неслышимой частоте говорил «квартирант» паралитика. После чего снова послышался голос Свистопляса. Наверное, это был комментарий его «квартиранта» на слова Валтасового «квартиранта». Я читал перевод этого комментария на мониторе:
«...Мы также готовились к празднику. Для жертвенника выбрали Мага; в конце апреля в его теле уже была цикута, которая разрушает защитную систему организма. А двадцать девятого апреля ночью он созрел к возложению его на жертвенный стол. Эфирное тело этой жертвы только немного не донесли до места, которое недалеко от престола. Сам же Маг — душа его — находился на пути, где селится небесное человечество, но не до конца. Часть ее — души — еще оставалась в теле. Она и стала тем звеном, за которое кто-то втянул Мага в земной мир. Им занимается воинство и Князь их небесный. А князю способствует расположение звезд. Поэтому нас становится все меньше — уже мало какая из сатрапий имеет узлы нашей сети. Итак, сын Мардука, держи Валтасара в мире земном, не дай ему уйти. Ибо если и его не станет, то это будет потеря для всех нас, большая сатрапия останется без того, кто способен противостоять Магам. Следовательно, затянется пришествие колосса. Уже сейчас для его поднятия становится все труднее готовить».
Наступила короткая пауза, после которой с диктофона снова потекли халдейские слова, а я читал на мониторе их перевод, и чувствовал себя писцом в покоях царя Вавилонского. То был ответ Свистоплясового «квартиранта» на какое-то из неслышных для обычного слуха замечания:
«У нас с этим нет проблем. Сколько понадобится, столько их и будет — мужчин, женщин, стариков, подростков, детей. Они были, есть и будут. Ими пользовались в сатрапиях Старого, Нового и Новейшего Вавилона, в Мидоперсии, Греции и Риме. Их просто нужно уметь распознать. Сущности их очень близки к животным — собакам, гиенам, лисам. Но чаще всего — собакам. За многие тысячи лет совместной жизни человека и собаки души их настолько сблизились, что часто, во время воплощения человеческой души в тело плода, вместо нее входит душа собаки. Сущность животного в человеческой плоти впоследствии адаптируется к ней, а затем и к земной жизни, но она никогда не становится человеческой. В основном она не враждебна человеку, но это чужеродная сущность, и натравить ее на земную особь не трудно. Надо только знать команды, вроде таких, как: «к ноге!», «голос!», «фас!» и т.д. Они тогда охотно бросаются на всякого, на кого ты укажешь пальцем. И нет разницы — существо такое достигло должности президента или стало бездомным». И тут в монотонный монолог, который несся с диктофона на халдейском языке, ворвался бешеный крик Свистопляса: «Ах ты ж падла! Это кого ты собакой обзываешь? Да у меня в заднице больше, чем у тебя в голове, ты смотри, какой господин вгнездился в мою плоть! Драсце!». Хозяин взбунтовался против своего «квартиранта». По истечении короткой паузы послышались невозмутимые слова Свистоплясового «квартиранта» на халдейском языке.Я читал их перевод с монитора: «Тему происхождения человека от собаки исследовали наши ученые. Они, на основании рисунков и иероглифов ранней египетской цивилизации, других фактов истории, например, опричнина, когда воины царя возили на луках седел собачьи головы, как символ преданности царю и мудрости этих четвероногих существ, неопровержимо доказали, что человеческая сущность — не тело, а именно сущность формировалась на протяжении миллионов лет из собачьей. Как сказал поэт: «Вначале был пес, а потом человек...». Некоторые из наших Магов считают, что различные люди имеют предков различных животных, например, гиен, шакалов и т.д., но больше всего собак».
На мгновение я оказался в моем предсонье, когда за невидимой перепонкой кишели образы, отдаленно напоминающие животных и людей. Это все были черновые варианты, которые отвергал кто-то при формировании человеческой души. Я видел людей — их сущности, — которые недавно оставили земной мир, а также реальных лиц, которые не покидали его вовсе, но время от времени наведывались в «общество» отбракованных. Резервацией их заселения был Темный Сателлит. И тут я вспомнил, что не улавливал разницы между ротвейлером и его двуногим хозяином — моим соседом — конвоиром. Они были родственны чем-то невидимым, как человек с человеком; как и второй сосед — конвоир с его терьером.
Пауза завершилась и снова с диктофона зазвучали халдейские слова, обогащенные ретрофлексными и свистящими звуками. На мониторе я читал:
«Было время, когда в Месопотамии некоторые из племен помнили о своих предыдущих жизнях — даже о многих своих поколениях. Некоторые гордились происхождением от собаки, потому что были и такие, которые имели предков гиен, а это уже плохо. Теперь над этим только посмеются, а тогда факт происхождения от собаки воспринимали так же естественно, как теперь происхождение от обезьяны. Та же собака сообразительней и умней обезьяны. Они живут чуть ли не в каждом доме. Разве это не подтверждение духовной близости четвероногого и двуногого? А много ли обезьян живет с человеком? Мы — дети Мардука создали великую цивилизацию, точнее систему, которая просуществовала тысячу сто два года на территории племен и народов, которым нет числа, и потомки собаки принимали участие в ее создании. Когда наступает определенная историческая эпоха, а это случается периодически через девятьсот лет, и зависит от расположения звезд (кстати, об этом знает Маг), в плод человека начинают входить сущности ее далеких предков. Когда же младенцы, которые родятся, станут взрослыми, то из небытия возникает форма того устройства, которое начали мы — дети Мардука — племя божье от Мардука и *Иштар. Тогда же приходят в мир не только носители духа Мардука и Иштар, а также животных, к сожалению, отмеченных первичным бешенством. Они и истребляют поколения землян, очищая планету для своих потомков. Ресурс существования такой системы — два-три поколения. Вроде и немного, но в такие периоды осуществляется столько, сколько в спокойные периоды не создадут и за много веков. За это время все, сделанное человеком, они успевают поставить с ног на голову и с головы на ноги. В такие времена наша форма может активизироваться как в многонациональном царстве, так и в небольшом, размером с сатрапию. Например, такие государства, как...».
Вдруг в диктофоне послышался звук открывающейся двери, то зашли в палату мы с Врачом. Сын Мардука замолчал. Скорее всего, он собирался привести примеры государственных образований не такого уж далекого прошлого, которые помнил хозяин тела, в котором он поселился. Далее послышались отдельные фразы Кости и медсестры, а вскоре — вопли Свистопляса.
Это был последний фрагмент диалога двух пришельцев в человеческих телах. Я не выключал компьютер, так как собирался позвать Костю, как вдруг он вошел сам.
— Послушай, что ты резину тянешь? Ребята старались, накрыли поляну, все чин чином.
Вместо ответа я встал из-за стола и показал ему на мое место. Сам пошел в ванную комнату и включил электробритву.
Когда мы уже шли в каюту Ксилантия и Бакса Костя сказал:
— После того, что я прочитал и прослушал, у меня на душе рассвело. Оборотни — в упадке. Но какие гады!
— Ты о ком?
— Ну, не о детях Мардука, а о тех из наших, земных, — валтасаров и свистоплясов — псов двуногих. Это же надо! Иди, угадай, кто есть кто. С кем можно иметь дело, а от кого следует бежать как от чумы.
— Угадать можно, хотя и не всегда, — сказал я. — Надо только знать год рождения такого существа и годы, когда в земной мир приходят бракованные сущности. В такие периоды чаще рождаются валтасары и свистоплясы — существа с приметами собаки. Кстати, в эти же периоды в наш мир приходит и достаточно всякого рода извращенцев, уродов, которые только оболочкой напоминают человека.
— Ты имеешь в виду пидарюг?
— И этих тоже. В основном же это гибриды на плане сознания. Распознать их невозможно, пока они не получат власть над человеком.
В каюте, куда мы зашли, пахло смесью блюд, от жареной рыбы до копченых колбас. Рита с Баксом сидели на диване, а Ксилантий ложил на сельдь, обложенную луком и политую ароматным маслом, листочки петрушки.
— Коронное блюдо Ксилантия, — заметил я.
— У него дед был рыбаком, — сказал Врач. — Даже в нейтральные воды заходили на баркасе за скумбрией и сельдью... Ксила вырос на рыбе.
Между тем Рита и Бакс пересели с дивана за стол, а Костя раскупорил бутылку рома.
Выпили без тостов. Костя только сказал: «За нас».
У меня разбегались глаза от яств, и я вонзил вилку в одну из долек сельди, а потом положил себе еще несколько кружочков лука с той же селедочницы.
— Это ты мудро выбрал, — заметил одобрительно Ксилантий.
— А блюдо под сельдь то же, что и в котельной было? — поинтересовался я.
— Ты наблюдательный, — сказал Ксилантий. — Оно самое.
Рюмка рома подействовала быстро. На мгновение мне показалось, что напротив сидит не круглолицая женщина с русыми волосами, а темноволосая с тонкими чертами лица и призывными искорками в черных глазах. Это был слайд памяти, который только на мгновение наложился на Риту. Но после него я почувствовал нечто похожее на угрызения совести: ведь прошло больше месяца, как я не давал о себе знать Марице. После второй рюмки показалось, что я куда-то поплыл. Как впоследствии оказалось, ром был очень крепкий. Обычно его разводят содовой. Видимо, что-то подобное чувствовал и мой сосед справа Ксилантий, потому что он разоткровенничался:
— Шеф, порой я тебя боюсь.
— Почему?
— Ну, ты как бы становишься другим человеком. На тебя, бывает, страшно смотреть.
Мгновение я молчал. Мелькнула мысль, а не первичный ли пес из меня временами выныривает, и не происхожу ли я также от четвероногих, как Свистопляс и Валтасар. От такого предположения мне стало не по себе. Я знал, что мое лицо сейчас пылает от стыда. Но вдруг пришло в голову, что моего зверя дала мне другая — высшая сила для защиты от потомков собак и детей Мардука. Но надо было отвечать Ксилантию.
— То, что тебе случалось, увидеть, был не я. С меня выходил мой зверь-хранитель, — сказал я с вынужденной улыбкой. И продолжил уже увереннее: — Он есть в каждом — и в тебе тоже. Просто в жизни твоей не возникало ситуации, когда бы этот охранник проснулся, а точнее — активизировался.
— Я в таких переделках побывал, о которых тебе и не снилось.
— Дружище, о ситуациях, которые тебе пришлось пережить, я могу только догадываться. Но ты пережил ад первого уровня, а мне пришлось побывать в аду второго, так сказать, духовного уровня. Только в нем может активизироваться защита, которой природа наделила человека, и которая чаще всего не дает о себе знать. Обычный человек, случается, умирает своей смертью, так и не изведав действия своего охранника. Правда, бывают защитники иного плана, которые, например, помешают человеку сесть в самолет, обреченный разбиться, или удержат его от компании злодеев, которые вскоре окажутся за решеткой. Это тоже защитники.
— О чем вы там шепчетесь? — обратился Врач к нам с Ксилантием.
— Да... Базарим не за падло, — сказал Ксилантий.
— Он имеет в виду, что мы болтаем о смысле жизни, — заметил я.
И тут я уловил на себе взгляд Риты. Она уже второй раз так на меня посмотрела, первый раз, когда мы сидели за столом у нее дома. Это был взгляд женщины, которая смотрит на малознакомого мужчину — не более того. Перехватил этот взгляд и Бакс.
— Ну, ты ж, Ритка, и ще, — сказал он тихо.
— Пусть я буду «ще», — сказала Рита. — А ты, Бакс, классный спортсмен — сплошные мышцы и никаких мозгов.
Ксилантий на то улыбнулся, а Костя заметил:
— Чтобы вы там не говорили друг на друга, а из вас, по моему мнению, получилась бы прекрасная семейная пара. И жизнь ваша протекала бы в согласии и покое.
— Это с кем! — возмутилась женщина. — С Баксом? Большая честь будет для меня!
Между тем Ксилантий взял бутылку рома и наполнил рюмки.
— Все споры возникают от недопития, — сказал он. — Выпьем за то, чтобы Бакс не ревновал Риту к Шефу.
15
Туристы, скопившиеся на палубе, скоро разделились на несколько групп и наблюдали, как приближалась и одновременно увеличивалась панорама Александрии. Вскоре судно остановилось, и к нему пристал катер с людьми в форме сотрудников порта. Они поднялись на борт, и их провели в каюту капитана.
Мы с Костей стояли неподалеку трапа; Врач был в белой одежде без фуражки. Он сказал:
— В Александрии на судно придут новые туристы. Много. Надо будет внимательно всех просеять. Это завтра, а сегодня можешь присоединиться к одной из групп. Только следует выбрать направление. Да, мы с Ритой идем с теми, кто — на базар. Есть еще группа по городу, ну, там памятники архитектуры... Есть такие, что — по музеям пойдут.
Окинув взглядом туристов, я заметил в одной из многочисленных групп Риту. Она показалась мне какой-то особенной. Причиной было не только тоненькое платье, которое подчеркивало все соблазнительные формы тела, но и выражение лица, которое, случается у девушек. До сих пор я видел ее замкнутой в себе, и от этого она казалась значительно старше.
Была предвечерняя пора. Я стоял поодаль трапа, наблюдая, как поднимаются на палубу туристы, посетившие базар. Длинную вереницу их замыкали Костя с Ритой и с ними — какой-то человек — высокий, в полотняной одежде, которую носят в пустыне. Это был посторонний. Все трое несли пакеты. Прошло еще минут десять, пока они поднялись на палубу.
— Познакомьтесь, — сказала мне Рита и кивнула на усача. — Это мой муж.
— Макар, — сказал тот, протягивая руку.
Я также представился. Мужчину я уже где-то видел; вдруг вспомнил: это было лицо Олексы Довбуша — гуцульского вожака. «Это же надо такое сходство!». Хотя вряд ли на портрете, который попал когда-то мне на глаза, было изображение самого Довбуша, а не собирательный образ мужчины гуцульского типа. Одновременно что-то напоминало в нем и голливудский персонаж.
— Можешь называть его Шеф, — обратился к Макару Врач.
Они пошли, я провел их взглядом: усач был на целую голову выше Кости, а Рита держала его за руку, как дочь. Между тем на судно продолжали подниматься туристы других групп.
Вскоре подошел Костя.
— Ты только что видел человека, о котором можно писать роман. Я говорил тебе, что он однажды не вернулся на судно. И от него не было ни слуху, ни духу десять лет. Первую весть Рита получила, знаешь когда? За день до того, как за тобой приехали Валтасовы киллеры. В письме было всего несколько слов и номер мобильного телефона. Она никому об этом не говорила, даже мне. Сейчас они в каюте у Риты накрывают поляну. Жаль только, что не будет ребят — у них ночная вахта.
....Стол оказался не такой роскошный, как у Ксилантия с Баксом, но на нем было всего вдоволь для сытного ужина. Коньяка в бутылке, которую открыл Костя, не убывало. По второй Врач не наливал, ожидал, когда опустеет рюмка у Макара, он же с нее только отпил.
— Не принял ли ты, дружище, ислам? — поинтересовался Костя, кивнув на недопитую рюмку.
— Да нет. Но и правил их не нарушал. — В усача был густой баритон. — Одно из них — не употреблять спиртного. За десять лет совсем отвык...
— А как случилось, что ты не вернулся на судно? — спросил Врач. — Тебя что, похитили?
— Не совсем. Там возникла какая-то проблема у судовладельца; задержали судно за неуплату чего-то... Мы же в эти дни по Александрии слонялись. Был у нас знакомый — портовый таможенник майор Саид. Мы ему платили умеренную плату и у нас никогда не возникало хлопот с контрабандой. Отношения имели дружеские, порой и рюмку с ним опрокидывали. Он не принадлежал к тем, кто чрезмерно придерживался шариата. Саид чем-то напоминал нашего — одессита. Разговаривали на смеси языков: английского, русского и арабского. Однажды он показал мне объявление в газете, в котором набирали охранников для шейха. Собственно, это был нефтяной магнат. Они подбирали рослых мужчин, которых, после соответствующей подготовки, назначали охранниками владельца корпорации, его менеджеров и бухгалтеров в их поездках. Охранников подбирали не из своих. Это было что-то вроде иностранного легиона. Платили хорошо. Я тогда подумал, что за полгода смогу заработать на квартиру в центре Одессы, а Ритин дом будет нам как дача на берегу Куяльницкого лимана. Но не тут-то было. Заработок наш клали в банк корпорации, и только часть его выдавали на руки. Мы тогда не знали чей это банк. Когда на счету уже набежала приличная сумма, я собирался забрать деньги и скрыться, но из банка меня направили в корпорацию, чтобы я внимательно прочитал соглашение. А оно было составлено на английском и арабском языках, которые я толком не понимал. Маленькими буквами внизу отмечалось, что срок соглашения — десять лет. Можно было бы чихнуть на деньги и сбежать, но у нас изъяли документы. А жили мы в пустыне, в замке, где находилось сердце корпорации. Это был своеобразный городок за высокими стенами. С Каиром, Александрией и другими крупными городами общались с помощью вертолетов. Наша команда состояла из десяти мужчин. Командиром был их человек. Он поставлял нам инструкторов, от пенсионеров-цээрушников до мастеров восточных единоборств; историки преподавали нам историю Египта, возили на всевозможные экскурсии. Где-то раз в месяц мы могли отправить письмо домой. Но нам не гарантировали, что мы получим ответ. Уже совсем недавно, когда начались эти события — ну, вы о них знаете — мы узнали, что ни одно из наших писем, которые мы бросали в почтовый ящик, не было отправлено. Сначала попытался убежать босниец из нашей группы, но скоро нам сказали, что он погиб во время одной из поездок. Мы бы поверили этой легенде, если бы не помогали ему готовиться к побегу — скинулись кто сколько мог на дорогу. Где-то через год собирался сделать ноги француз канадского происхождения, но и он также погиб. После уже никто не решался. В Александрийский порт, где я ориентировался не хуже, чем в Одессе, за много лет не заходило ни одно украинское судно. Выскользнуть из того плена, в котором мы оказались, было невозможно. Ведь корпорация, хотя и числилась частным предприятием, но была государством в государстве. Все служащие Египта защищали ее интересы, как если бы это были интересы Египта. Видимо, из-за таких правил игры в государстве и вспыхнула революция, активисты которой искали сообщников всюду, даже между таких наемников, как мы. Еще до смуты я наткнулся в Каире на один украинский банк и открыл там счет. Ну, вносил туда понемногу, чтобы в случае бегства иметь заначку. Босниец чего пропал? Да ведь все знали о его намерении совершить побег, а следовательно, об этом узнал наш главный. Но вдруг началась настоящая революция. К нам подошли активисты, и мы вместе с ними отправились в банк. Служащие под дулами автоматов отдали наемникам вклады; мой же перевели туда, куда я сказал. Прямо от них я позвонил в тот банк и мне сообщили, что деньги уже у них на моем счете. Это какой-то киевский банк. Надо посмотреть, может, его филиал есть и в Одессе. Это тогда, Ритуля, я бросил тебе открытку. Ведь всемогуществу корпорации пришел конец, и уже действовал закон — также и на почте. Таким же образом мы забрали и документы. Когда я почувствовал в кармане свой паспорт, то испытал подобное тому, будто с меня только что сняли кандалы. Без удостоверения личности в чужой стране ты — чужая собственность.
Вдруг пришло в голову, что скитания Макара я, пожалуй, ближе воспринимал к сердцу, чем Костя и Рита. Он был конвоируемый на чужой земле, я — на родной. Он не мог отправить письмо там, я у себя дома. За каждым моим шагом здесь бегали ищейки Свистопляса. В принципе, какая разница между нами?
— А у тебя мобилки не было? — поинтересовался Костя.
— Нам выдали что-то вроде рации для связи между собой и с теми персонами, которых мы охраняли. Пользоваться же другой техникой было строго запрещено. Все частоты находились под бдительным оком корпораций. Поверь мне, Костя, если бы была хоть малейшая возможность подать о себе весть, я бы это сделал — отправил бы весточку Рите или родителям в Западную Украину.
Между тем я сопоставлял то, о чем рассказывал Макар, с преследованием меня. Чтобы не быть блокированным, я покупал один за другим три мобильных телефона, но спустя какое-то время мои номера становились известны Свистоплясу-верхогляду, и разговоры глушились. Наконец я перестал вообще звонить.
— Чем вас там хоть кормили? — поинтересовалась Рита.
— Да нормально. Кстати, ко мне отношение местных было лучше, чем к другим наемникам. Многие принимали меня за своего.
Макар действительно напоминал жителя пустыни. В языке его слышался сильный восточный акцент. Он, в конце концов, выпил свой коньяк, и Костя наполнил рюмки снова. Между тем я размышлял над вопросом, который собирался поставить Макару. А интересовало меня то, что, собственно, спровоцировало там революцию, — алчность и безумие тамошних олигархов или дети Мардука?
— Люди там, агрессивные? — поинтересовался я.
— Да нет. Нормальные, на мой взгляд, люди.
— А революция?
— Вот им так насолили! Ну, произвол, куда ни кинь. Судья не вынесет приговор, не посоветовавшись с корпорацией. А ведь накипает в душе. Народ это тоже человек, только большой. Обиды накапливались, накапливались, пока уже им места там не хватило... Вот все и выплеснулось наружу.
— Так прямо и взорвалось, — сказал Врач. — Наверное, же, приметы надвигающейся беды можно было разглядеть?
— Я там прожил без малого десять лет. Чего-то существенного не заметил, но замечал, что из года в год увеличивалось количество обезумевших — это точно. Пресса также об этом писала. Среди состоятельных людей стали замечать пренебрежение, даже презрение к тем, кто чего-то не достиг. Писали также о людях без памяти, которые неизвестно откуда брались. Ну, совсем памяти нет. Правда, я таких не встречал. Начали появляться по всей стране кружки по изучению истории несуществующей ныне страны и ее языка. Да ведь египетская цивилизация во сто крат древнее несуществующей Вавилонской, к которой кое-кто потянулся. Невесть кем раздуваются межконфессионные, межэтнические распри, вражда между самими мусульманами. Египтяне говорят, что на протяжении последних десяти лет столица страны стала для многих из них чужой. Понаехало туда люду отовсюду! У них бытует пословица о новых жителях Каира, которую на наш язык можно перевести: «к нашему берегу — как не дерьмо, так щепка...».
— А что это за кружки? — поинтересовался Костя. — По изучению древностей?
— Да черт его поймет. О каком-то колоссе болтали, который, якобы, должен появиться вот-вот. На правительство давили, чтобы поставили ему статую. Но помешали мусульманские иерархи. А теперь уже и сам народ повыметал всю нечесть; конечно, кроме тех, кто замаскировался под патриотов. Но надолго ли?
«Надолго», — чуть не вырвалось у меня.
Стол был придвинут к кровати, на которой сидели Рита с Макаром. Женщина прижалась к нему плечом и, казалось, дремала с открытыми глазами. На лице ее тлела едва уловимая улыбка. Это улыбалось в ней счастье. Хлопоты, которые укутывали ее десять лет, сегодня совсем растаяли. Если раньше я видел в Рите женщину в возрасте, то теперь это была молодка лет тридцати. И тут я заметил, что завидую. Для этих двух пришел конец неопределенности. Для меня же... Я не знал, что у меня впереди — кроме тумана, ничего не мог разглядеть. Вдруг перед внутренним взором мелькнул слайд: мы с Марицей сидим за столом в ее квартире, также на кровати... Мелькнул и исчез.
— Ребята, давайте допьем, потому как негоже в рюмках оставлять, — сказал Костя. — Да будем расходиться.
Утром мы с Врачом стояли неподалеку трапа и наблюдали за длинной вереницей людей, которых только начали впускать на судно. С противоположного борта, у спасательных шлюпок сидели Ксилантий с Баксом. Я заметил, что новых пассажиров отличали от тех, кого мы видели до сих пор, большие саквояжи и пакеты, которые они несли, а когда начали появляться на палубе, то в глаза бросались выражения на лицах. Это не были туристы, для которых круиз должен был стать праздником. На них угадывались обеспокоенность, озабоченность, а кое у кого и страх. Когда люди приблизились к нам, я почувствовал, как во мне восстал мой зверь, и уже не я, а он смотрел на вошедших. Это были темные. Все, кроме нескольких женщин и детей. Я сказал об этом Косте, когда последний из них ступил на палубу.
— Проблема! — прокомментировал Врач. — А пришельцы среди них есть?
— Не уверен. Пришельца можно распознать, если он квартирует в плоти обычного человека. Если же хозяин тела — темный, то это проблематично.
— Проблема, — повторил Костя. — На лице у него появилось выражение растерянности. — Как ты посмотришь на то, если я на дверях медпункта рядом с дощечкой Врач прибью еще одну — «Психиатр»? Ну, чтобы у тебя было основание сидеть со мной в одном помещении. Это продлится, пока мы избавимся от сегодняшней компании.
Врач не преувеличивал угрозы для себя. В нем дважды побывали пришельцы, и, следовательно, о его открытости в надземных сферах было известно.
Я сказал:
— Да, пожалуйста. А только еще большая угроза для всех наступит, когда кто-то из них возглавит капитана. Так что держи его постоянно в курсе.
И тут появился Макар. На нем уже была обычная одежда, а не пустынная. Он, кивнув на тех, кто прошел мимо нас:
— Знакомые рожи. Еще недавно некоторые из них не сходили из телеканалов. Распинались, какая у них красивая страна. Бегут крысы. Каждый — к своей заначке в забугорном банке. У-у, суки! Рабовладельцы! — На этот раз я не замечал в словах Макара восточного акцента.
— Как ты думаешь, куда они путь держат? — спросил у него Костя.
— Кто куда: туда, где у каждого свой бизнес и где лежит его счет в надежном банке. Одни — на Кипр, другие — в Грецию, третьи — в Турцию. Большинство из них там имеют свои имения, а кто не имеет — приобретет. Преимущественно это люди пред пенсионного и пенсионного возраста. Доживать будут в роскоши, где-то на берегу моря... Будучи охранником, я большую часть времени проводил с такими. Уже через год знал язык и, следовательно, слушал все их разговоры. Среди особенностей этих людей я заметил две основные: первая — осторожность, вторая — постоянная жажда поймать кого-то на чем-то — на действии, на слове. Другими словами — выявить болевую точку. Нашими болевыми точками стали паспорта, которые они изъяли и не возвращали. Ну и накипело же у меня на них! Слава Богу, что в Украине с этим тихо.
Мы переглянулись с Костей.
— Не спеши с выводами, брат, — сказал Врач. — Пока тебя не было, много воды утекло в нашем крае.
*Молох — название языческого божества. Представлял собой медную статую, с головой быка, человеческими конечностями, с пустым нутром и протянутыми вниз руками, на них клали приносимых в жертву детей, на которых они и сгорали от горящего снизу огня. Происходит еще из времен до египетских.
*Иштар — одно из центральных божеств Вавилона. Она же Астарта — богиня плодородия. Позже — Артемида.
16
На судне обычно находилось около трех тысяч человек. Каждые десять дней на смену каждому из них приходили новые. Следовательно, в течение года здесь проводили досуг несколько сотен тысяч отдыхающих. С недавних пор каждый из них не избегал моего внимания, когда поднимался на борт. Среди персонала лайнера я не обнаружил ни одного темного. Корабль был неким центром, где мирно сосуществовали люди разных рас и наций; всех объединяли хорошее настроение и короткое счастье, которое они испытывали на этом плавучем «острове». Но вдруг в Александрии нашло много темных. Известно, что везде, куда они приходили, возникали беды и лилась кровь. Темные привлекали несчастье даже тогда, когда ничего плохого и не делали. Поэтому я сказал Косте, чтобы он взял в администрации их список и отслеживал, кто будет покидать судно в следующих портах.
....В сон не впускали чудовища астрального мира, отступившие от меня с того момента, когда сдох Свистопляс. Я вышел на палубу, когда только начинало светать. Причиной того, что меня что-то не впускало в сон, стало нашествие темных — я это знал точно. Между тем судно двигалось в северо-восточном направлении. Гладь моря, обычно аквамариновая, теперь пылала в лучах утреннего солнца. Но вскоре небесное светило отделилось от горизонта и поверхность воды стала зелено-синей, поштрихованной белыми барашками волн. И тут появился Макар. Поздоровавшись, он сказал, что за десять лет жизни в Египте привык рано ложиться и рано вставать.
— В том крае поздно встанешь — мало сделаешь, — объяснил. — Жара начинается, производительность падает.
Кроме нас, на палубе было несколько матросов, несших вахту.
И тут в однообразии моря и неба появилась серая полоса по курсу. Макар какое-то время всматривался в нее, а потом сказал:
— Кипр.
К полудню стало видно, что это большой остров, который с приближением к нему все увеличивался и скоро уже нельзя было сказать, что это действительно остров, а не материк. По берегам и вглубь суши на холмах зеленели пальмы, а вдоль прибоя белели преимущественно двухэтажные коттеджи. Между тем на палубе собралась большая группа египтян с большими кофрами. Они наблюдали, как с берега к судну приближались несколько судов-подвозок.
— Сто тридцать их, — сказал Костя, который стоял рядом в форме морского офицера.
— Это турецкая часть Кипра, — объяснил Макар, который также стоял возле нас. — А там, дальше от берега, — город Фамагуста. Я в нем бывал, сопровождал одного шейха. Это старинный город, еще венецианских времен. А некоторые вот из этой компании, — он кивнул в сторону темных, — являются владельцами этих белых дворцов на берегу.
Скоро стало видно, что то были виллы с колоннами, возведенные по проектам выдающихся зодчих. Сам город Фамагуста окружали древние стены, а над ними виднелись стрельчатые сооружения храмов и дворцов. В планах тура не было экскурсий по городу, и высадиться на берег приготовилась только часть египтян. Подвозки курсировали к пристани и обратно несколько раз. Я обратил внимание, что те темные, которые остались на судне, даже из кают не выходили. Вскоре подняли якорь и судно начало удаляться от берега, а потом взяло курс на юго-запад
Между тем уже пришло время обеда и я напомнил об этом Косте. Он посоветовал потерпеть, а потом объяснил:
— Часть из оставшихся египтян — человек шестьдесят их — заказали прощальный пир. Я так понял, что это ядро бывшей власти, по крайней мере, экономическое. Они пригласили на пир капитана и еще нескольких из его окружения. Мы с тобой — в том числе. Поэтому надень одежду, которую ты приобрел в Марселе, тюбетейку же оставь в каюте. Ну, там, сделай волосы на пробор, чтобы был таким, каким я тебя впервые увидел — интеллигентным человеком.
— А сейчас я кто, по-твоему?
Костя не ответил, только улыбнулся. Вдруг вспомнил:
— Да, захвати цифровой диктофончик, который я у тебя видел. И пусть работает в течение всего банкета. Мало ли какие разговоры могут быть.
....Посередине банкетного зала стоял овальный стол на сто персон в окружении стульев из гнутого дерева; под стенами к услугам тех, кто устал бы во время застолья, стояли роскошные банкетки из мягкой кожи. Но все это, казалось, было не в изысканном салоне круизного лайнера, а на вспаханном поле — свежо пахло землей. Я, пожалуй, единственный из шестидесяти пяти персон, сидевших за столом, ни слова не понимал, кто о чем говорит. Моим индикатором на чью-то речь было лицо Кости: на нем угадывалось то одобрение, то осуждение, а то вдруг оно становилось непроницаемым. Первым сказал короткое слово капитан, за ним — мужчина с черной кожей и лицом европейца. Он говорил минут пятнадцать и его внимательно слушали. В его голосе слышались и обида, и отчаяние; то же самое возникало и на лицах его земляков. По всему, он был признанным авторитетом. Стол полнился разнообразными блюдами и напитками, преимущественно безалкогольными, но мало кто обращал на них внимание, пока говорил чернокожий человек. Мне на мгновение показалось, что я сижу на поминках. Разница была только в том, что у нас на такие мероприятия приходили не только родные и друзья умершего, а также посторонние люди. Здесь же равнодушных не было — были расстроенные и сильно расстроенные, если не сказать: «в отчаянии». Это была настоящая трагедия для них. Только что они похоронили власть, которая была родной для каждого. Теперь эти шесть десятков людей стали изгнанниками. Неизвестно почему, но я им сочувствовал. Причиной были искренние чувства безмерной потери на их лицах. Мне и в голову не приходило, что я сижу в окружении людей, на совести которых — махинации и коварства, грабежи и смертные грехи. Это было сплоченное общество. Каждый знал цену слову и времени, потому что никто, кроме главного, не говорил более трех минут. И все же первая часть «поминок» затянулась на час. Ей на смену зазвучала приятная мелодия. Все шестьдесят египтян встали, за ними — капитан и его команда. Костя шепнул мне, что это гимн Египта. На лицах, кроме приподнятости, проступало выражение неподдельной скорби. Кончился гимн, и полупрозрачная дымка над людьми, которая делала их похожими друг на друга, исчезла. Впрочем, это было только мое воображение. Руки потянулись к напиткам и блюдам. Я вдруг заметил, что между ними есть толстые, совершенно лысые, бородачи, люди с черной, оливковой и белой кожей. Сидели и десять женщин, по всему, не жен кого-то из присутствующих. Их головы, по мусульманской традиции, прикрывали тонкие шали. Несмотря на скромный вид, который придавали им накидки, я подсмотрел в одной из них взгляд, в котором угадывалось ничем не прикрытое влечение к плотским утехам. Ее блестящие черные глаза буквально гипнотизировали капитана. Он хоть и изображал на лице равнодушие, но на нем все же угадывалась неловкость. Ему уже было немало лет, но время не стерло из благородного лица с тонким носом и большими карими глазами мужской красоты. «Вот оно — то, что нацелилось возглавить капитана», — мелькнуло в голове. Женщина чем-то напоминала Марицу, а только полную. Между тем зверь во мне, который на все смотрел моими глазами, особой агрессивности не проявлял. А из этого следовало, что он не видел в ней пришельца. Впрочем, пришельца из потусторонья в плоти темного не просто было распознать. К тому же у египтянки были черные, а не желтые в черную крапинку, глаза, которые я замечал у «гостей» с того света. На нее обратил внимание и Костя. Он толкнул меня коленом под столом.
— Посмотри-ка на эту брюнетку.
— Да вижу.
— Кажется, она положила глаз на нашего капитана.
Между тем в шуме застолья зазвучала едва слышимая мелодия. Я украдкой заметил, как женщина наполнила свой бокал с бутылки бренди, и выпила залпом. Затем пырнула вилкой в какую-то закуску.
— Для решимости, — прокомментировал Костя. — Похоже, она привыкла брать от жизни все, что заблагорассудится. А смелости ей придает спиртное. — Через какое-то время добавил: — Женщина-терминатор — всех, кого видит, соблазняет. Кого не может соблазнить — убивает.
Некоторое время мы молча жевали эскалопы с картофелем фри, подливая себе в фужеры красного вина. Вдруг я краем глаза заметил, что Врач стал каким-то равнодушным; похоже, что он не смакует отборной пищей, а выполняет механическую работу. Он, как мне показалось, заинтересованно смотрел в сторону чернолицего мужика, который первым после капитана выступил на собрании. Скоро я заметил, что не чернолицый был объектом внимания, а его худощавый сосед слева. Они сидели с противоположной от нас стороны стола. Лишь только я внимательно посмотрел на худощавого, как вдруг «услышал» рычание. Это напомнил о себе мой зверь, который до сих пор только наблюдал моими глазами за всем, что происходило. Вне всякого сомнения, дистрофик носил в себе пришельца. Хоть и сравнительно далековато он сидел от нас, но я разглядел, что глаза у него желтые в черную крапинку.
— Зрение у тебя хорошее? — поинтересовался у Врача.
— Не жалуюсь, — сказал он равнодушно.
— Какие глаза у того скелета, на которого ты смотришь?
— Черные.
«Вот он, сын Мардука, — мелькнула мысль, — и возглавить задумал он не капитана, а Врача. Судя по всему, уже начал возглавлять на расстоянии».
Между тем зверь во мне бесновался. Силы моих астральных пальцев едва хватало, чтобы удерживать мощную шею чудовища. Вдруг мелодия, которая до сих пор едва слышно звучала в зале, стала громкой и заглушила шум застолья. Это были танцевальные ритмы. Некоторые люди поднялись. Скоро появились пары. Изменение обстоятельств, по-видимому, отвлекло внимание сына Мардука от Врача, ибо зверь во мне, который вот-вот должен был вырваться из моих рук и черной молнией поцелить в ту «мумию», притих. Происходило странное: только что закончились поминки, а уже сейчас началось веселье с танцами. Люди за столом сначала отдали дань уважения системе, которая была для них родной, и сделала их богатыми, а теперь отдают дань богатству, которое получили благодаря системе. Теперь они так же искренне веселятся, как час назад унывали. Мимо моего внимания прошло то, как вставала из-за стола черноглазая женщина и как шла к месту, где сидели мы. Я увидел ее уже возле капитана, когда она пригласила его на танец. Танцевали всего две пары, но уже после появления на танцплощадке брюнетки с капитаном, мужчины вмиг пригласили всех женщин, которое до того сидели. Я заметил, что, несмотря на тот самый ритм танцевальных звуков, каждый выполнял свои па. Так, капитан показывал мастер-класс подзабытого уже «чарльстона», а его полненькая партнерша в такт выигрывала бедрами. И все же их можно было назвать танцевальной парой. Когда танец закончился, Костя, кивнув на брюнетку, сказал:
— Ну, и забацала же она нам танец живота! Могу только представить, ее в постели.
— Она темная, — заметил я.
— Не будь чрезмерно щепетильным — кровать уравняет долговязого капитана, и такого пончика, как эта египтянка. Да и, пожалуй, — темную особь и обычного человека.
— Тебе виднее, — сказал я, — ведь ты вкусил когда-то любовных утех с пришелицей.
Некоторое время мы поедали эскалопы, подливая себе вина. Между тем зазвучала другая танцевальная мелодия и на площадку вышли новые пары. Я заметил, что Врач снова смотрит на человека, сидящего слева от главы египтян. Если бы я помедлил еще мгновение, то произошло бы то, что на Лузановском пляже. Я просто не удержал бы дикой силы, которая рвалась из меня, и темный сухорляга увял бы на своем стуле. От толчка моего колена Костя вдруг вскочил. Похоже было, что я его разбудил.
— Пойдем на воздух, — сказал я. — Здесь стало душно.
Он неохотно, как мне показалось, поднялся. На палубе, куда мы вышли, уже стояло несколько человек из нашего зала.
— Ты что, перебрал вина? — поинтересовался я, подступая к перилу.
— С чего ты взял?
— Только что ты чуть было не впустил в себя пришельца. Помни, ты открытый человек, и каждый пришелец из потустороннего мира об этом знает.
— Я что таким родился на свет?
— Нет. Ты просто однажды позволил пришельцу манипулировать собой, и на короткое время впустил его в свою плоть. Им о том известно. Это где-то так, если бы у тебя в квартирной двери сломался замок и она осталась бы приоткрытой. Нормальный человек не зайдет, а вор ограбит.
— Тот... Те мощи меня загипнотизировали. Я находился как бы в трансе, из которого ты меня вытащил. Тогда, когда меня возглавил кент в котельной, я также сначала как бы находился в сладкой дреме. У-у, сука, истлевший хрен! Так вот кто сидел еще недавно в паханате Египта! Все они такие же, падлы!
— Не обязательно. Они темные, а тот из них, кто носит в себе пришельца, — для них что-то вроде комиссара. Ему подчиняются. Ага, я не уверен, что капитан сейчас в безопасности.
Мы снова поспешили в банкетный зал. А там одни танцевали, другие пели песни. Слышались печальные восточные мелодии, несколько мужчин пели популярную греческую песню, наверное, это были египтяне греческого происхождения. После того, как капитан сказал Косте, что «пончик» — сирийка, я сделал вывод, что до сих пор Египтом правили не местные жители, а какой-то интернационал.
Капитан что-то сказал своим людям, потом Врачу.
— Покидаем зал по одному, — перевел Костя.
Мы вышли последними, и мне показалось, что за Врачом тянется невидимый шлейф, начало которого отходит от худого египтянина.
Перед вечером в медпункт зашел капитан. Они с Врачом о чем-то поговорили и капитан вышел. Через минуту в дверь постучали и в помещение зашли трое египтян, которые были на пиру. С ними «вошел» и дух копанки. Один — лидер, который открыл собрание перед банкетом, второй — невысокий широкоплечий человек с большой головой, они поддерживали худого, который пытался «возглавить» Костю. При виде этой тройки Врач побледнел. Он посмотрел на меня взглядом, в котором угадывалась паника. Очевидно, капитан не сказал, кто именно войдет.
Костя поинтересовался у чернолицего, что произошло. Это все, что я понял из их разговора на английском. Они говорили несколько минут. Костя показал больному, чтобы он снял рубашку, но подходить к нему не решался. Казалось его смущало костлявое тело, обтянутое желтой, как у мертвеца, кожей.
— Не бойся, — сказал я. — Он тебя не съест.
Врач взял стетоскоп и стал слушать грудную клетку, а потом спину. Что-то спросил у больного, тот ответил двумя короткими словами. Тогда Костя начал задавать различные вопросы на разных языках, на которые получал один и тот же ответ. Наконец заговорил к друзьям «кощея». Но они, судя по выражениям на лицах, ничего не могли сказать.
— Послушай, — обратился ко мне Костя. — А этот, похоже, уже пустой.
— Я знаю, — сказал я.
— С каких пор? И в ком он теперь?
— Нас это не должно волновать.
— Ты уверен?
— Конечно.
Костя подсел на диван к двум египтянам, которые привели своего товарища, и долго с ними разговаривал. Наконец они ушли, поддерживая худорлягу с обеих сторон.
— Я посоветовал положить его на обследование в психбольницу. Сказал, что у нас, в Украине, в последнее время появляются люди, которые напрочь лишились памяти. То ли это болезнь, то ли какой-то нервный комплекс, до сих пор никто не знает. Но из-за того, что у них нет памяти, а значит и жизненного опыта, от них бывает большой вред, особенно в период, когда выбирают власть. Они отдают голоса каждому, кто больше солжет.
— А что он за человек?
— Говорят, работал обычным клерком в какой-то крупной компании, а потом вдруг состояние компании стало расти, как на дрожжах. Впоследствии кто-то проанализировал, что доходы приносили его проекты. Вскоре он стал чиновником высокого уровня. Он бы и к президентству пришел, но помешала революция. — Вдруг Костя спросил: — Как это произошло?
— Что именно?
— Ну, тот здохляк лишился пришельца?
— Не знаю, — сказал я, вставая из-за стола. — Пойду, поработаю над романом.
Когда я уже был у двери, то услышал:
— Погоди-ка, мне также пора. — На палубе Врач сказал: — Что-то ты темнишь? Ну, относительно той мумии.
— Да ничего не темню. Он сейчас в крае без возврата. Я не хотел об этом говорить в медпункте. Когда мы вышли из банкетного зала, вы с капитаном пошли в его рубку, а я остался на палубе и осматривал темную полосу по правому борту от корабля, то все был остров Кипр, а мы плыли параллельно. И тут судно стало поворачивать вправо, огибая сушу с юга и не приближаясь. Я уже собирался выключить диктофон в нагрудном кармане пиджака, который работал с самого начала банкета, и уйти к себе, как вдруг во мне сработал мой датчик на пришельцев. Я вовремя оглянулся — в трех шагах стояла мумия и смотрела нежно-нежно, желтыми в черную крапинку глазами. На меня вдруг накатила волна покоя. На меня, а не на моего охранника — он сработал молниеносно. Не успел сын Мардука сделать и шаг в моем направлении, как черная молния попала ему в солнечное сплетение. Он пошатнулся и осел на палубу. При этом сказал скороговоркой несколько фраз, но не на языке, которым египтяне общаются между собой, а на халдейском, ну — те же самые, известные тебе, ретрофлексные звуки. К нему сразу подскочили подельники по правительству, двое из них слышали, что он что-то сказал. Посмотрели на меня, показывая на уста, но я показал, также жестом, что не понимаю, о чем он говорил. Тогда они подхватили «мощи» и занесли в зал. Я также вернулся, но не за тем, чтобы понаблюдать, а чтобы сесть, ибо силы у меня только и осталось, чтобы дойти до стула. Я еще не знал, правильно ли делаю, когда наливал себе полный бокал бренди. Ну, доел мясо и все, что оставалось на тарелке. Уже через четверть часа почувствовал, что силы возвращаются. А египтяне, посадив засушенного на его стул, продолжали веселье. Я так понял, что они считали его перебравшим. Среди песен, которые они пели, была и наша, советской эпохи.
— Ты уверен, что он между египтян был один? — спросил Костя.
— Убежден.
— А что он молол перед тем, как ты его выгнал отсель? Ты уже успел перевести?
— Конечно. Я сразу пошел в каюту и подсоединил диктофон к компьютеру. Переводчик халдейской выдал следующее: «Маг», «возврата нет», «Ерешкигель», «твоя милость». Там есть еще несколько слов, которых переводчик не осилил. Похоже, худорляга просит богиню края без возврата принять его в свое царство мертвых.
17
Спиртное только частично пополнило энергию, утраченную мной при столкновении с пришельцами. Я чувствовал себя слабым не только физически, но и творчески — по несколько раз перечитывал какой-то из абзацев романа, чтобы исправить стиль. Между тем уже была вечерняя пора. Отозвалось корабельное радио, оно сообщало, что утром судно заякорится в бухте порта Пафоса — древнего города острова Кипр. Предлагалось туристам записаться в туристические группы. Среди них была и группа, которая отправится на место, где когда-то стоял один из самых величественных храмов — храм Афродиты — богини красоты и любви. Именно здесь, по легенде, она вышла на берег. «Пафос — это удивительно живописный город: чистейшее море, тесные улочки, места для ловли рыбы — все это на фоне прекрасных гор, покрытых густой растительностью и сосновыми лесами», — несся по радио монотонный женский голос, который меня убаюкивал.
Проснувшись утром, я не сразу понял, где нахожусь. Было непривычно тихо, не слышалось ни гудения из машинного зала, ни легкого покачивания. На палубе, куда я вышел, стояли Костя, Ксилантий и Бакс и наблюдали, как от судна удалялось небольшое суденышко, на котором поместилась вся компания египтян, участников вчерашнего пира. На корме стояла «пончик» и слала кому-то на палубе нашего судна воздушные поцелуи. Она, как и на пиру, была одета в длинную юбку с множеством складок и напоминала цыганку.
— Вот и вся проблема, — сказал я Косте, кивнув на судно-подвозку, которое уже приближалось к причалу.
— Если бы, — сказал он. — Египтян осталось еще более сотни.
Врач был прав. Я хоть и фильтровал взглядом каждого во время их посадки на судно в Александрии, а пришельца все же проглядел. Где гарантия, что он был только один.
— Ты знаешь, что Пафос — это тот город, где родилась богиня красоты и любви Афродита? — спросил Костя.
Я сказал, что слышал о том по радио.
— Теперь эти, которые довели египтян до обнищания и революции, будут счастливо жить в крае любви и красоты, — сказал он с горькой усмешкой.
А я подумал:
«Хорошо, если они только будут жить. Если же эта сплоченная команда войдет в общественно-политическую жизнь острова, то греческое население Кипра ожидают большие испытания. Как и тех, кто живет в турецкой части острова... Не может быть дружбы с темным, может быть только рабство у темного». Вдруг перед моим мысленным взором возникла фигура призрака, который привиделся мне на отчетно-выборном писательском собрании: большая, около трех метров роста, с крепким рогом, от которой пахло тленом и распространялся звук, похожий на стук колес товарняка. Только теперь рядом с призраком я «видел» фигуру тщедушного египтянина, из которого выгнал пришельца. У худого была кожа, как и у монстра с рогом, черно-желтая, цвета древней церы, на которой несколько тысяч лет назад, часть человечества заключила с Люцифером соглашение, — написанное кровью.
Уже перед ужином, когда туристы вернулись из экскурсий по Пафосу, судно медленно стало двигаться на север. Я стоял на палубе и наблюдал, как на горизонте постепенно уменьшался живописный остров.
И тут подошел Макар.
— Райский уголок, — сказал он, показывая на темную полоску на горизонте.
— Да, — согласился я. — А почему те, сошедшие, выбрали наше судно, а не сделали ноги, скажем, самолетом или поездом до какого-то африканского соседа?
— Очень все быстро разворачивалось. Повстанцы перекрыли аэропорты, морские порты и железную дорогу. Не учли только круизные маршруты. А беглецы заплатили не за проезд от порта А в порт Б, а за весь тур. О туристических суднах повстанцы не подумали. У нас здесь осталось египтян еще около сотни, часть их сойдет в Афинах, а часть — в Стамбуле. Там у них общий бизнес. Далее вряд ли кто-то отправится, например, в Варну, Констанцу или Одессу. А те шестьдесят, — Макар кивнул в сторону острова, — наверное, высадились здесь потому, что вблизи Пафоса находится международный аэропорт. Минутах в пятнадцати езды от города. Я, когда готовился к бегству, все выяснил. Здесь есть рейс и в Киев. Но без паспорта — нельзя.
Я заметил, что Макар был теперь не то, чтобы расслабленным, но от него ушла настороженность, которая возникала, как реакция на многолетнее враждебное окружение, в котором он жил. Она еще сказывалась в первые часы его пребывания на судне. Теперь же он стоял в полотняной паре, которую легко продувал ветерок, и на его лице с рублеными чертами опрышки, угадывался покой. У меня же на душе было тревожно, ведь на судне осталось еще немало тех, которые поднялись на борт в Александрии.
Дней семь назад, в начале тура, судно стояло в Пирее — основном порту Греции — весь световой день. Но на этот раз, на обратном пути, остановилось только за тем, чтобы ссадить египтян и пополнить холодильник продуктами. В баркас-подвозку, который приблизился к судну, спустилось сорок пять египтян, из которых только трое — две женщины и мужчина — оказались обычными людьми. Остальные были темные.
— Ты обратил внимание, что это — группа молодых людей — самому старшему из них не более сорока, — заметил Костя, с которым мы стояли у трапа.
— Конечно. Это, так сказать, — начинающий бизнес. Им нужно большое поле деятельности — Афины, Стамбул. А те, что сошли на Кипре, в городах Фамагуста и Пафос, уже взяли от жизни все, что могли взять, и теперь будут кайфовать в роскоши до конца дней своих.
Я уже достаточно знал Врача, чтобы заметить просветление на его лице, появившееся после того, как судно покинула группа египтян. Я его оптимизма не разделял, потому что на борту осталось еще полсотни темных. Где гарантия, что в каком-то из них не «квартирует» пришелец?
Немного успокоился только после того, как в Стамбуле на берег сошли оставшиеся египтяне.
Судно прошло под мостом через Босфор и, оказавшись в Черном море, взяло курс на север.
Большую часть времени я находился в кабинете Врача, в компании Кости и Риты. Однажды Врача вызвали к капитану, а медсестра заметила:
— Наверное, будут требовать отчет в части медобслуживания за время всего круиза. Мы уже на пути к конечной стоянке — Одессе.
Костя появился через час. Он сказал:
— Рита, давай все медицинские карточки тех, кто обращался к нам за помощью, журнал расхода лекарств, ну, и все такое. Буду писать отчет.
Я поинтересовался:
— Это только медслужба дает такие отчеты?
— Все дают: машинное отделение, кладовщики, повара; ну, все... Ага, звонили из Одессы, просили сообщить, сколько мест освободится. Ну, чтобы турагентства не набрали лишних путешественников.
Чтобы не мешать медикам, я пошел к себе в каюту. Между тем меня не покидало ощущение, что я должен что-то сделать. Что-то, связанное с Марицей. Несколько раз звонил Марице, но каждый раз видел на дисплее сообщение, что абонент находится вне зоны досягаемости. Вдруг, когда мы уже были в открытом море, а я сидел в медпункте, моя мобилка дала о себе знать. Послышался голос Марицы:
— Не на Луне ли ты оказался, что я не могу к тебе дозвониться?
— Приветствую, солнышко, — сказал я.
— Что там у вас происходит?
— Ты о чем?
— А ты что, телевизор не смотришь?
— Бывает, включаю, — сказал я осторожно.
— У вас — революция. В Киеве, говорят, более миллиона человек вышли на улицы. Силовики перешли на сторону митингующих. Многих парламентариев арестовали и вывезли в неизвестном направлении.
— А — а... Ты об этом... — только и успел я слукавить, как звук вдруг оборвался. На дисплее снова возникло сообщение о зоне недосягаемости.
Несколько попыток заговорить с Марицей оказались безуспешными. Мелькнула мысль воспользоваться смартфоном, который я много дней не вынимал из ящика. Подумал, что соратникам Свистопляса будет уже не до меня, теперь они спешно прячут в воду концы своих преступлений. Но мои попытки и на этот раз не увенчались успехом.
В медпункте сидел один Врач, и смотрел на какой-то список.
— Посмотри-ка, — сказал, — это те, что в Александрии сели. Их несколько осталось. Интересно, где они сойдут: в Варне, Констанце или Одессе?
— В Одессе вряд ли, — сказал я.
— Почему?
— Ты еще не знаешь... У нас революция.
— С чего ты взял?
— Только что мне позвонили. Мы же не смотрим здесь наши каналы.
— Вот как...
Костя поспешно включил телевизор. Серый экран, висевший на стене, вдруг наполнился жизнью. Врач нажимал на пульте управления кнопку за кнопкой, пока не послышалась украинская речь, а затем на экране возникло лицо женщины-диктора центрального телевидения. Обычно милое и доброжелательное, на этот раз оно выражало тревогу. Скоро студия сменилась Крещатиком. Съемку вели с вертолета, потому что было видно все близлежащие улицы — Малую и Большую Житомирские, Прорезную, весь спуск на Подол, район Бессарабского рынка, вплоть до Университета; все было заполнено людьми.
— Ну, что же, — сказал Костя, — этого следовало ожидать. Зерно свободы из Африки ветром занесло в Украину, и оно произросло. Судя по всему, буйно... — Вдруг на лице его набежала тень озабоченности: — Но в этом есть и отрицательный момент — для меня лично. Ты, наверное, поспешишь домой? Ну, конечно. Свистопляса нет. Маятник колыхнулся в другую сторону. Чего тебе бояться?
— У нас была договоренность, что я кончаю работу над романом и издаю его здесь, пока я — на судне. Если ты под влиянием событий, бушующих в Украине, не передумаешь, то все останется, как и планировалось.
— Вот и хорошо, — облегченно вздохнул Врач.
Вдруг в шуме, который несся с экрана, послышался звук моей синей мобилки. Марица продолжала, будто и не было паузы:
— Я чего еще звоню... У меня через две недели начинается отпуск, и я могла бы к тебе приехать.
— Твоя идея мне нравится, — сказал я. — Но встретиться именно у меня не получится. Через две недели я буду в Одессе. Там и увидимся. Ну, так сложилось...
На той стороне не отвечали. Я уже подумал, не отключилась ли снова связь, но вдруг услышал:
— А где мы там остановимся?
— Найдем. Я дам тебе знать, когда буду на месте.
— Хорошо, жду. — Связь прервалась.
— Любовница? — поинтересовался Костя. После паузы сказал: — Это тебя два дня не будет на судне? А вдруг какая-то нечисть появится…
— Ну, предупредишь капитана, чтобы никого к себе не подпускал. И сам держи рядом Ксилантия. Вдруг чего, он меня разыщет.
Вдруг Врач спросил:
— Куда ты собираешься ее повести — к родственникам? Так можно б и сюда.
— Судно стоит в Одессе двое суток, — сказал я. — А я планирую побыть с ней хотя бы неделю. У нее как раз начнется отпуск. Я собирался пропустить один тур от Одессы до Одессы? За свой счет, конечно.
Лицо Кости стало серым. Некоторое время он молчал, а потом сказал:
— Можно ведь и в твоей каюте жить, семейной парой. Я договорюсь с капитаном, скажу что к тебе приезжает жена. Ну, заплатишь только за ее питание.
Некоторое время мы сидели молча, и вдруг он снова сказал:
— Так вот в чем дело!
— Ты о чем?
— Капитан говорил, что уже несколько раз звонили из турагентств и жаждали знать точное количество мест в каютах первого класса, которые освободятся по прибытии судна в Одессу. Там, оказывается, поступило несколько коллективных заявок на двести-триста человек. Прикидываешь, что это означает в свете событий в Киеве?
— Вот оно что! А здесь, на судне на смену одним темным нахлынут другие.
— Капитан сообщил турагентствам, что по прибытии в Одессу у нас освободится более тысячи кают, четыреста из которых — первого класса. Там заверили, что все их заселят. — Мгновение Костя помолчал, а потом сказал: — В такой ситуации мне здесь нельзя оставаться. Попробую договориться с Мирошником, чтобы он подменил меня, а я его — в больнице. Всего на один тур.
— А обо мне ты подумал?
— Подумал. Ты будешь все время в окружении капитана. Тебе выдадут форму морского офицера. Неподалеку от тебя всегда будут находиться Макар и Бакс. Ксилантий пойдет со мной. Да, капитан знает о Макаре и то, где он служил. Согласился взять его охранником.
— А я для капитана только психолог?
— Нет, ему известно все. А то, что произошло после банкета, только убедило его в правдивости моих слов. К тому же, когда его нанимали на работу, это было много лет назад, кое-кто в корпорации предупреждал об аналогичных ситуациях. Об этом не пишут, но об этом знают.
— А как я буду общаться с ним? Я не понимаю по-английски.
— Капитан, за многие годы общения с разноязычными клиентами, собрал в памяти много славянских слов. Если ты будешь ежедневно запоминать по несколько английских терминов — ну, в Интернете найдешь словари, — то скоро у вас языковых проблем и вообще не будет. Разве что не сможете вести философские диспуты.
— Ага, у тебя все как-то легко получается.
— К тому же вблизи всегда будет Макар, а он знает больше языков, чем я. Переведет, когда понадобится.
18
Я в форме морского офицера стоял на верхней палубе, наблюдая как подо мной, по трапу двигалась вереница пассажиров, конец которой терялся в зале морвокзала. Насчитал их около тысячи, когда вдруг завибрировал в кармане телефон. Звонил Костя.
— Ты сбил меня со счета, — сказал я. — Их уже скоро тысяча будет. Преимущественно — семьи. Спрашиваешь, что они за люди... Темные, почти все. Не темных — где-то с полсотни. Да, уже виден конец очереди. Так что их будет тысяча сто — тысяча сто пятьдесят человек. Ваше судно, наверное, еще не знало такой концентрации астральных существ. Это уже не судно, а Темный Сателлит. Не трудно представить, сколько между ними пришельцев. Хотя я от них и нахожусь в пяти шагах, но у меня разболелась голова, и я едва держусь на ногах от потери энергии. У-у, суки! Киноцефалы!
— А это что такое? — поинтересовался Врач.
— Песоголовые. Ну, те, кто считает своим предком не обезьяну, а собаку. В нашем языке сохранилось слово «песиголовцы».
Я не сказал Косте, что зверь во мне бесновался уже несколько раз. А это означало, что в теле темного прятался пришелец. Такие, проходя подо мной, и почувствовав опасность, осторожно оглядывались вокруг. Один из них шел сам, неся большой чемодан, — и у меня чуть не вырвался возглас удивления: пассажир, как две капли воды, был похож на Володьку-Валтасара — здоровенного толстяка, которого я видел когда-то на больничной койке. На мгновение показалось, что одновременно с этим в нос ударило духом его мочи. Пассажир отличался от жертвы дорожной аварии только тем, что в отличие от первого — рыжего, у него на лысине угадывался жиденький клок седых волос. Второй, приближение которого взбудоражило во мне зверя-охранника, можно сказать, был дублем или копией Свистопляса — матерщинника, который умер в палате, где лежал Володька-Валтасар. Теперь он шел с худощавой брюнеткой и высокой девушкой, наверное, это были жена и дочь, они несли немалые пакеты. Я высматривал в очереди, двигавшейся внизу, рыжую голову подонка — сына Мардука, который когда-то примерещился мне, и который где-то вверху подергивал поводок и покрикивал «Ату! Ату!». На другом конце той веревки бесилась рыжая собака с ошейником, на котором угадывалась монограмма владельца пса. Этим псом был Свистопляс. В действительности я не видел большой рыжей головы и руки с поводком; мне это действительно только показалось, но то, что они существуют, у меня не возникало никаких сомнений. Если бы сын Мардука сейчас был здесь, я бы его «узнал». Теперь он находился или в заключении, или успел скрыться способом, недоступным для тех, кто стал пассажирами этого судна. Впрочем, мог быть и третий вариант — сейчас он сидит за столом судей, которые исследуют преступления упавшего режима.
Страну покидали существа, на «совести» которых была не одна человеческая жизнь, а на личных счетах в надежных иностранных банках хранилась почти вся казна государства. Мелькнула мысль, что бегут те, кто работал в структурах, находящихся на виду. Голоса же тех — невидимых, кто их содержал, и по чьим приказам они совершали преступления, теперь звучат, чуть ли не громче всех, в хоре проклятий в адрес скинутой власти. Между тем вереница темных приближалась к трапу, а у меня в сознании как бы что-то переключилось и я вместо очереди людей увидел тело длинной-предлинной рептилии, которое вот только что исчезло в проходе, а теперь в судно втягивался ее длинный хвост. Одновременно на память пришел стих Николая Руденко:
В часи, які розтанули в імлі,
У зелені садів та винограду
На сонцем задарованій землі
Страшний дракон скорив людську громаду.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Та сталось так, що люд його скарав.
І всюди покотилось понад краєм:
— На охоронця наших вічних прав
Ми голуба святого обираєм.
Йому поставили високий трон
І привели полки для охорони.
Аж гульк: на троні знов сидить дракон
І видає драконівські закони.
Ішли роки. Кривавились віки.
Драконів кидали в пустиню голу.
І знов, і знов з народної руки
На трон злітав богоподібний голуб.
Того не записали до пуття
Ні літописець, ні міністр-ледащо,
Як воскресав дракон із небуття
І як він голуба ловив у пащу.
Не знали навіть слуги та раби,
Які стояли в царській охороні:
Драконами ставали голуби,
Як тільки опинялися на троні.
С тем, как подо мной не стало вереницы темных, исчезло и видение, вместо него пошли обычные туристы. В конце цепочки их я увидел знакомую фигуру с небольшой заплечной сумкой. То шел Андрей Мирошник — врач.
Поодаль на этой же палубе, что и я, стояли капитан с помощником, и также наблюдали за посадкой. Наверное, им душу грело то, что на судне не осталось ни одной свободной каюты. Мне же было тревожно на сердце. Потому, что здесь уже не было Кости, с которым мы, с некоторых пор, составляли одно целое. Не было и Ксилантия — надежного товарища. Бакса же, Макара и Риту я по сути не знал. А вокруг — темные, в окружении которых я жил как минимум десять лет, и которые превратили мою жизнь в ад, а мою квартиру в одиночную камеру пожизненно заключенного. В этой затворнической камере и был написан роман. Кто знает, написал бы я его, если бы не был прикован невидимой, но прочной цепью к двум десяткам квадратных метров жилой площади. Но, как говорится, нет ничего такого плохого, с чего нельзя было бы извлечь что-то положительное. Впрочем, не мне — автору — об этом судить.
Если дни, когда на судне находились египтяне, я мог бы назвать сумерками для себя, то теперь, когда его заполонили темные и дети Мардука из нашего края, для меня наступила ночь. Я как бы находился в густом эфире, состоящем из тревоги, опасности, ненависти, неизвестно кем генерируемых, и направленных на меня. Я снова оказался в своей квартире пожизненно заключенного, только на этот раз она называлась каютой. Меня опять что-то не впускало в сон, как бы я не устал за день. В передсоньи, по-прежнему, начинали мучить оболочки астрального мира. Это было трудно, потому что за несколько недель я уже отвык от этого. Я «видел» красномордого Володьку-Валтаса, здоровехонького, как до аварии. И он видел меня, и смотрел с того — астрального плана, как на насекомое или какого-то зверька. А потом превращался в чудовище или пустую оболочку монстра, описать которого не хватит слов. Возникала мысль сойти с судна в каком-то из портов и не вернуться. Сдерживали только долг перед Костей и незнание языков. А еще надежда, что за несколько дней фрагменты «дракона большого, змия древнего», в конце концов, сойдут с круизного судна, и здесь снова воцарится праздничное настроение.
А тем временем капитан, которого раньше можно было увидеть на какой-либо из палуб, не появлялся. Наверное, он отнесся серьезно к предостережениям Кости о возможной опасности от темных. Меня также не часто беспокоил.
В приоткрытую дверь офиса администрации вошла группа людей — моих земляков, которые поднялись на судно в Одессе. Зверь во мне сразу возник и смотрел на них моими глазами. Несмотря на различные человеческие типы — среди них были худые и такие, у кого лицо ну ни как не назовешь «лицом», а только «рожей», они хоть и не были похожи друг на друга, но их объединяло что-то невидимое. Это были клоны, но не плоти, а духа. А на видимом плане их делали похожими короткие стрижки, щетина на лицах и отсутствие всякого выражения на них. А еще их щеки и лбы покрывал золотистый морской загар.
Мы с Макаром сидели по обе стороны от капитана. Я — в форме морского офицера.
— Мы пришли попросить вас зайти в какой-то из Пелопоннесских портов, — сказал один из группы. — На берег сойдут тридцать человек.
Макар перевел капитану на английский и тот ответил, а Макар перевел на украинский:
— Капитан сказал, что судно имеет право причаливать только там, где ему разрешено. Пелопоннесский порт в маршруте не значится.
Мужчины, их было семь, переглянулись, пошептались, а потом послышалось:
— Послушайте, капитан, мы заплатили за весь тур, а на судне будем только половину тура. В следующем порту вы наберете на наши места тридцать туристов. Разве это не выгодно?
— Нет, не выгодно, — перевел Макар слова капитана. — За причаливание в незапланированном порту мне придется выложить немалую сумму.
— А нельзя ли так сделать: вы высадите нас в нейтральных водах вблизи Пелопоннесского острова. За перевозку на берег мы заплатим.
— Все равно не выгодно, — переводил Макар слова капитана. — Возникнут проблемы с береговой службой. В лучшем случае мы отделаемся крупным штрафом, в худшем — наше судно исключат из реестра Ллойда. А это уже совсем плохо.
Между тем мой зверь скрупулезно смотрел на каждого из компании, не обнаружит ли, случайно, в ком-то примет сына Мардука. Но это были просто темные — люди без табутивного барьера. Некоторое время они перешептывались, а потом вдруг повернулись к выходу и покинули офис.
Когда мы уже уходили от капитана, я поинтересовался:
— Что это им так приспичило выйти именно в этом месте?
Макар не спешил с ответом. Наконец сказал:
— Скорее всего, в Украине стало известно, что они — на круизном судне, и их можно выловить только в каком-то из портов, в который заходит судно. Нашелся кто-то, кто их предупредил. Вот они и решили соскочить с поезда на ходу. Другого объяснения я не вижу. Криминал большой за ними тянется, или же — мафиозные разборки.
У меня мелькнула мысль: «Это люди, которые, поднимая рюмку во время застолья, любили провозглашать тост: «Выпьем за то, чтобы у нас все было, а нам за это ничего не было».
И тут зазвенело в кармане Макара. Он вытащил телефон и, приложив к уху, сказал:
— Да вот он, — и передал мне аппарат.
— Почему я не могу до тебя доcтукаться? — послышался голос Кости.
Я ответил, что не знаю.
— Вот передо мной газета. Здесь пишется, что на каком-то круизном судне, которое отплыло из Одессы убегает группа преступников, которая работала на разного уровня должностях в государственных учреждениях и разворовавшая бюджет в крупных размерах. Теперь на них охотится Интерпол.
— Капитан знает об этом? — поинтересовался я.
— Да. Я ему еще раньше сообщил.
Я рассказал Косте о том, что произошло несколько минут назад, и о том, что среди тех, кто приходил к капитану, нет ни одного пришельца.
— Хорошо. Смотри, — сказал Врач и выключил связь.
Меня разбудил посыльный от капитана. Судно стояло на рейде у города Палермо на Сицилии. Уже вытекала ночь, но рассвет еще не наступил. К судну приблизился большой белый скутер с двумя десятками людей. От нас спустили трап и несколько из них поднялись на палубу. Это были мужчины в полицейских мундирах. О чем они говорили с капитаном, я не понимал, а Макар мне не переводил. Разговор происходил в офисе капитана. Один из служащих нашего судна положил на стол что-то похожее на большой кейс и открыл крышку. Там были ячейки с ключами — дубликатами от кают. Он выбрал тридцать ключей и все мы, а также прибывшие, последовали за ним. Сначала в дверь кают стучали, а уже потом открывали. Ни в одной из них жителя не обнаружили. Пассажиры будто испарились. Капитан, опытный морской волк, казался мне смущенным. Он посмотрел на нас с Макаром, словно мы могли что-то объяснить. Тогда перевел взгляд на механика судна, немолодого уже человека, который также был в группе людей. Они о чем-то перемолвились, после чего капитан заговорил до полицейских. Один из них посмотрел на часы и, вынув из кармана телефон, начал набирать номер. Перекинувшись с кем-то парой слов, он и те, кто был с ним, пошли к трапу.
Уже когда мы расходились по каютам, Макар объяснил:
— Те люди убежали.
— В открытом море? — удивился я.
— Нет. Посреди ночи, когда все спали, судно причалило на два часа к терминалу неподалеку порта Мессина, для пополнения солярки. Там они и рванули. А эти, — Макар показал на скутер, который удалялся, — интерполовцы. Теперь за нашими земляками будут охотиться в местности, где находится топливный терминал. Но, думаю, охота не будет успешной, ведь прошло часов пять. За это время можно уже быть на другом континенте. Ну, чартерные рейсы, то-се. А земляки, по всему, не из тех, кто считает каждую копейку.
Когда после завтрака судно уже стояло у причала порта Палермо и была пора экскурсий, я работал над романом, и не видел, кто сходил на берег. А уже под вечер находился на верхней палубе и наблюдал за теми, кто возвращался, и за новыми туристами. Среди них не оказалось ни одного темного, в том числе и с Украины. Как потом выяснилось, — рассказали экскурсоводы — большинство наших земляков хлынуло в аэропорт, недалеко от Палермо, где их ожидали три заказанные рейса — два Боинга в Буэнос-Айрес и один в — Оттаву. Другие рассеялись по городу и на судно не вернулись.
Этой ночью я впервые за несколько суток имел глубокий и продолжительный сон со сновидениями. Среди других его моментов, основной сутью сна было событие, которое когда-то мне привиделось, а именно: в мире, где предметы не отбрасывают теней, люди пытались поставить торчком статую — колосса. Огромная фигура из металла, которая когда-то возвышалась над миром, на этот раз была разбитой. Друг возле друга лежали голова, плечи и грудь, чрево и бедра, ноги, голени. И если первые четыре составляющие колоса были целы, то голени и ступни — разбиты. Все части колосса покоились на перине из человеческих тел, некоторые из которых еще шевелились. Когда я проснулся, то подумал, что увидел вторую серию действа, которое привиделось мне раньше. А точнее — одну из серий событий, которые ведут начало от Нового Вавилона. С тех пор истукана поднимали трижды. В этот, третий раз суждено было прийти в мир и жить мне. Будет еще одно его возвышение над миром, но уже последнее. Я вычислил период, когда это произойдет с точностью до нескольких месяцев. И детям Мардука это было известно.
Остальные дни судно курсировало по тому же маршруту, что и в прошлые круизы, и меня уже не отвлекали от правки романа никакие виды и памятники истории, которые случались по курсу. За многие годы я научился быть отстраненным от своего авторства при вычитке произведения, воспринимать написанное глазами постороннего человека, но на этот раз, как только случались моменты преследований и провокаций, заключения меня в моем же жилье, везде, где бы я ни находился — в Союзе писателей, на даче, в магазине, в кассе, где платил за коммунальные услуги, я снова становился самим собой — автором строк, на меня накатывала волна обиды за неблагодарность тех, кто воспользовался моей (НАШЕЙ) борьбой, которая в итоге способствовала становлению независимости государства. Тех, кто в новых условиях вскарабкался на вершину власти «ступенями лестницы», подаренной демократией. В основном это были мародеры и бандиты, обманувшие словоблудием и обещаниями доверчивый народ, а затем ограбили его до нитки (уже в который раз), и с награбленным растворились в пространстве и времени. В такие минуты меня охватывали обида и ненависть, которые приходилось подолгу гасить в себе. Также необходимо было обуздать зверя, который вдруг восставал во мне, хотя ни одного из темных не было и близко. Его активизировали слайды семи небритых, коротко стриженных мужчин без лиц, чеканившиеся в моей памяти.
Однажды я проснулся на рассвете — в иллюминаторе едва светало — и вышел на палубу. Судно приближалось к большому городу — все пространство впереди было усеяно огоньками. Я еще пребывал во сне, и не сразу понял, что это была Одесса.
19
На автовокзале царила обычная суета, слышались объявления о прибытии и отбытии автобусов. И все же что-то изменилось с тех пор, когда я последний раз сходил на берег. То, что-то не уловишь ни глазами, ни ушами. Оно является составной ментального плана действительности, которую не каждому дано почувствовать. Я его узнал: это было отсутствие опасности, которая угнетала меня много лет, а именно: мысли и взгляды враждебных мне людей; они преследовали меня повсюду, где бы я не появился; они были растворены в пространстве. Нечто похожее испытывает человек, который только что вышел из глубокого тоннеля, в котором местами разрушена кровля и не знаешь, где и когда тебе на голову свалится кусок породы. А тут чистое небо над головой. К тому же я не чувствую в себе зверя-охранника.
К платформе, где я стоял, подкатил автобус, и из него начали выходить пассажиры. Марица вышла в числе последних. На ней было тоненькое голубое платье. Осмотрелась, скользнула взглядом по мне и подошла к багажному ящику, который уже открывал водитель. Взяла чемодан на колесиках, и снова огляделась вокруг. Но и на этот раз по мне только скользнула взглядом. Я был в форме морского офицера; козырек фуражки закрывал почти пол-лица. Я сделал несколько шагов и взялся за ручку чемодана. Марица смущенно подняла глаза, а потом посмотрела на левую часть щеки и, заметив там светлые пятна, сразу смягчилась. Потом прижалась ко мне.
— Что это за маскарад? — спросила.
— Ты о чем, солнышко, о форме? Ну, служу на судне...
Между тем к безопасности, в которой я себя почувствовал, добавились душевное спокойствие и праздничность встречи, то, чего мне не хватало долгих десяти лет. Видимо, все это вместе можно назвать счастьем.
— Куда ты меня ведешь? — поинтересовалась Марица.
— Вон, видишь, черная машина. На ней нас отвезут на место.
Это была Костина идея — отвезти меня на автовокзал и привезти на судно. Он поручил это сделать своему двоюродному брату Геннадию. Я хоть и чувствовал себя не очень удобно от такой опеки, но все же принял ее. Всю дорогу, пока мы ехали до морвокзала, Марица не сказала ни слова; сидела, прижавшись ко мне плечом, и, казалось, спала.
Первым, кого я встретил, поднявшись на палубу, был Ксилантий. На его лице угадывалось удивление. Он, извинившись перед Марицей, отозвал меня в сторону и спросил шепотом:
— Шеф, это твоя баба?
— Да.
— Нищак бабец, — прокомментировал с видом эксперта.
Я кивнул на знак согласия, сообщил:
— Собираюсь же накрыть поляну.
— Мудрые слова твои, — одобрил Ксилантий
— Да? Я бы хотел видеть на столе сельдь с луком, политый уксусом и маслом, и огурцы.
— Ага... — Ксилантий бросил взгляд на часы. — Сейчас мотнусь на Привоз и привезу ароматного масла. Все остальное можно купить в буфете. А оливки здесь — ты сам видел — величиной со сливу!
— Ладно, Ксила. — Вдруг я поинтересовался: — А где Костя?
— У родителей. Я ему сообщу о том, что здесь планируется.
Марица за столом гладила свою одежду, а я сидел на диване с ноутбуком на коленях. Вдруг подал голос мой синий телефон.
— К тебе можно? — Послышался Костин голос.
— Конечно.
За несколько минут постучали в дверь и вошел он сам. На нем была белая одежда, а в руках он держал лекарский чемоданчик. После того, как я представил их друг другу, Марица снова взялась за утюг, на лице Кости мелькнула одобрительная улыбка. Он огляделся по каюте и, заметив пакеты с продуктами, сказал:
— То, что ты решил, лучше сделать в моей каюте — она побольше. Пошли, поможешь расставить мебель.
Когда мы вышли, он заметил.
— Нормальная.
— О чем ты?
— Женщина нормальная.
Каюта Врача действительно была больше моей. А за раскладным столом, могли бы поместиться человек восемь.
— У меня стол поменьше, — заметил я.
— Не исключено, что придет Степан. Хотя он твердо и не обещал.
Но Степан не пришел. Вскоре позвонил Косте, и сказал, что не сможет.
....Стол был сервирован так же, как тогда в каюте Ксилантия и Бакса, когда я впервые пришел на судно. Собственно, главным персонажем в подборе блюд и расставлении их на скатерти был Ксилантий. Кроме разнообразия закусок и запаха сельди с маслом, здесь царил дух дружбы и покоя. Однако Марица, всегда раскованная в общении со мной, была крайне сдержанной. Она шепнула мне, чтобы я не говорил о ее принадлежность к писательскому кругу.
Когда Врач потребовал, чтобы я представил ее, я сказал:
— Это Марица, она филолог из Молдавии. А это Рита... — я показал на каждого, называя имя.
Между тем Ксилантий наполнял рюмки малиновым ликером.
— Выпьем за знакомство и за то, чтобы Марица стала нашим товарищем, — сказал Костя, подняв бокал.
Я заметил, что скромность Марицы понравилась Рите, и скоро они вышли на палубу поговорить.
По количеству блюд застолье можно было бы назвать праздничным, а по спокойным, доброжелательным диалогам — обычным ужином.
На следующий день, после завтрака, мы с Костей стояли неподалеку от трапа, он считал новых туристов, я пристально осматривал каждого, не обнаружу ли темного. Когда на судно зашел последний из очереди, Врач сказал:
— Четыреста двадцать два. — Через минуту спросил: — Сколько темных?
— Ни одного, — ответил я. — Похоже, наиболее публичные из них уже сделали ноги из Украины, а те, которые совершали преступления в тени, притихли. Надолго ли? Убегали пачками, по крайней мере, на этом судне. А ведь есть еще и другие рейсы, порты и вокзалы.
Вдруг Врач спросил:
— Послушай, ты говорил, что собираешься жениться на Марице?
— Ну.
— А это значит, что тебя потянет на оседлую жизнь?
— Конечно. Но пока идет работа над романом и пока я не увижу его тираж, буду на судне.
— А потом?
— А потом, как Бог даст.
— Прикинь, какая у нас собралась теплая компания на этом плавучем острове, собственно, это город на воде, хотя сравнительно и небольшой. Вон Макара уже оформили охранником.
— Так у него же жена здесь работает.
— Со временем и Степана перетащим. Наш механик судна уже пенсионер со стажем.
— Я видел. Лет на семьдесят выглядит.
— Вот-вот. Он уже обращался к капитану, чтобы нашли ему замену. Степан же — судомеханик с высшим образованием, работает начальником цеха ремонта судовых двигателей... Ты пойми, — значения не имеет, где ты живешь: в столице, небольшом городке или на судне. Все равно вокруг тебя будет окружение людей, близких тебе по духу, убеждениям или по другим признакам. И ты из этого окружения будешь выходить только изредка. Я к тому, что ты уже вписался в нашу компанию. Если тебе понадобится выйти из нее окончательно, то все начнется с формирования нового — подобного окружения, и на это могут уйти годы. А тут, хочешь писать — пиши на здоровье. Если же понадобится куда-то махнуть по литературным делам — да, пожалуйста. И что важно — бабло, и немалое. А бабло, как сказано, побеждает зло. Хе-хе.
— Ага, только в зависимости от того, в чьих руках оно окажется, — заметил я. — Костя, какая разница компании судовладельцев, кто ее приведет к банкротству: какой-то из сыновей Мардука, который возглавит капитана, или ты — один из ее владельцев, тот, кто вытягивает из нее — корпорации часть ресурса на устройство на судно своих знакомых?
— Ты не прав. Врач и медсестра здесь — штатные единицы. Два матроса — тоже. Бакса и Ксилантия взяли на место двух алкашей, от которых капитан давно мечтал избавиться. Макара устроили на вакансию, которая уже год пустовала. Психолог здесь тоже когда-то был, и эту штатную единицу никто не отменял. Так что, коллега, ты не прав. Ко всему, если бы я не привел тебя на судно, то еще неизвестно, что произошло бы в дни, когда здесь были египтяне. И наши же темные... Ты говорил, что из тех, которые сели в Одессе, засек нескольких пришельцев из края без возврата.
— С потустороннего мира, — поправил я. — В край без возврата я их отправляю.
— Ну, может... А ты говоришь, что я разрушаю экономику корпорации. Не гневи Бога.
— Да как же они без тебя до сих пор существовали?
— Тогда были стабильные времена. Люди покупали путевки, чтобы провести отпуск празднично. Теперь многие покупают их, чтобы сделать ноги — из Ливии, Египта, Украины. А бегут в основном особи без табутивного барьера или, как ты говоришь, темные, те, которым уже нечего терять. У них что, сработает совесть, когда надо будет возглавить или и замочить кого-то из нас? Насмотрелся я этих рож за свою жизнь! Правильно ты говоришь, в человечестве временами накапливаются вредные клетки и оно их отторгает, а я бы сказал так: перемещает из одного участка своего тела на другой. Срабатывает закон сохранения зла: зло не исчезает и не возникает, а только переходит из одного места в другое. У-у, гады! Это если бы можно было создать резервацию, куда бы человечество сбрасывало эту мразь.
— Расслабься, — посоветовал я. — Это в тебе фантомная боль проснулась — угаси ее. Период покоя приближается. На судне сейчас — ни одного темного. Я это к чему? Плавучий город неделю-полторы сможет обойтись и без психолога.
Врач некоторое время не отвечал, и наконец, сказал:
— А твоей женщине что, не понравилось здесь? Вон люди деньги платят за круиз!
— У нас на эту тему речи не было. Это моя прихоть. Я хочу позагорать с ней на пляже Кипра. Понравилось мне там.
— Это не там ли, где сошли шестьдесят темных из Египта?
— Да. В Пафосе.
— Хорошо. Я поговорю с капитаном. Думаю, можно так сделать: во время этого рейса мы вас высадим в Пафосе, а заберем через восемь суток, на втором круизном кругу.
20
С парома, который причалил к пирсу, сошло несколько сотен туристов. Пока экскурсоводы собирали группы по темам экскурсий, паром отчалил и поплыл к судну, которое стояло в километре от берега, за новой группой.
— Сначала выберем пляж, а уже потом будем искать жилье, — сказал Макар.
Мы с ним шли впереди, я тянул чемодан по мощенной плоскими известняковыми плитами тропинке. Марица с Ритой позади нас о чем-то говорили. Макар сказал, что он здесь не впервые; вместе с несколькими охранниками они сопровождали руководителей корпорации. Слева, на расстоянии ста шагов от полосы прибоя, тянулись здания гостиниц, по всему, недавно построенных, с клумбами красочных цветов и мощенными розовым известняком дорожками.
— Это самое милое и спокойное местечко, в котором мне приходилось когда-либо пожить. Здесь я забывал все неприятности, даже то, что был рабом.
Вдруг мне пришло в голову, что после высадки шестидесяти мафиози из Александрии, светлый эгрегор города может потускнеть. Когда я сказал об этом Макару, он ответил:
— Не думаю, что все они осели в Пафосе. Где-то сорок — сорок пять их разлетелись во все концы света. Кое-кто действительно поселился на острове, а некоторые уже ранее имели здесь жилье. Законы позволяют иностранцам покупать на Кипре недвижимость.
Между тем я заметил, что рельеф и природа напоминали Крым. Поодаль от моря виднелись горы, поросшие густой растительностью, а ближе к берегу — город, до которого было метров восемьсот, также весь в зелени, — угадывались пальмы и зеленые свечи кипарисов. Мы прошли три пляжа, которые мало чем отличались от ялтинских или алуштинских, только значительно меньше и людей было на них не много.
— Остановимся на этом, — сказал Макар, сворачивая с каменной тропки. — По-моему, здесь чище и меньше пляжников, хотя еще совсем рано. К тому же этот кусок берега напоминает мне Лузановский. Да. Если вы с Марицей не слишком денежные, то можно обойтись и без шезлонгов. Вон большинство людей лежат на полотенцах, а есть и такие, которые — прямо на песке. Кстати, это полезно больным на суставы. Там какая-то эманация целебная исходит от песчинок.
Мы, сбросив пляжные тапочки, зашли в пену прибоя по колена, насколько позволяли шорты.
— Ну, а теперь, — сказал Макар, — жилье. Отели, которые тянутся вдоль берега, — пяти — и четырехзвездочные; соответствующие в них и цены. Те же, что в городе, а это не более километра отсюда, трехзвездочные. Разницы в сервисе почти нет. Зато цены значительно ниже. Только и неудобства — расстояние до пляжа.
— Во что это нам обойдется? — поинтересовалась Марица. Я и не заметил, как они с Ритой приблизились.
— Думаю, тысячи полторы зеленых хватит. На двоих.
Марица посмотрела на меня вопросительно.
— Нормально, — сказал я.
— А теперь поведу вас в жилище, где сам останавливался, когда бывал здесь по работе.
Макар вышел на каменную дорожку и босиком пошел в сторону города, держа в руке сандалии. Вдоль встречались пальмы, по форме напоминающие гигантские ананасы, неизвестные мне кусты и островерхие кипарисы. Со стороны города на дорожке начали появляться фигуры людей, которых становилось все больше. То к морю спешили туристы.
— Завтрак закончился, — объяснил Макар, кивнув на людей впереди.
Он долго говорил с хозяином отеля — невысоким головастым мужчиной в пестрой рубашке и белых шортах. По всему, они были знакомы. В их разговоре угадывались английские, русские и еще какие-то, непонятные, слова. Наконец он обратился к нам с Марицей:
— Отель вам обойдется всего в тысячу сто долларов. Это проживание, а также восемь завтраков и восемь ужинов. Обедать будете в каком-то из кафе на берегу.
Я кивнул, после чего Макар сказал, что Андреас Софоклеас сейчас поведет нас в наш номер, где мы с ним и расплатимся. Через мгновение он добавил:
— Кстати, время завтрака еще не закончилось и вы сможете покушать.
Комната оказалась не намного больше каюты на корабле. Когда хозяин вышел, Макар сказал:
— Хозяин поведал, что недавно в Пафосе с круизного лайнера высадилась группа египтян — шестьдесят человек. В отелях их уже ожидали, но сорок из них в тот же день драпанули в аэропорт и разлетелись кто куда, восемь ушли в собственные дома, еще двенадцать поселились неподалеку от берега в пятизвездочных гостиницах, где и живут. А я что говорил? Видите, я ошибся всего на пять беглецов. Ну ладно, обживайтесь, а мы с Ритулей двинем на место, где с моря вышла богиня любви Афродита.
— Спасибо, Макар. Последний вопрос: а на каком языке мы будем общаться с господином Андреасом?
— Ну, во-первых, на Кипре живут преимущественно греки, а они православные. И церкви здесь православные. Сюда часто приезжали и теперь приезжают русскоязычные люди. А значит, все, кто здесь занимается сервисом, имеют достаточный набор слов, чтобы объясниться. Теперь еще и наши — украиноязычные зачастили. Так что с этим проблемы не будет. Если же Марица знает молдавский, то для нее не будет хлопот в общении с французами или итальянцами. Ну, а теперь пока.
Где-то в сотне шагов от берега, где каменная дорожка пересекалась с такой же дорожкой, отходящей от одного из пятизвездочных отелей, вышла пара — полненькая невысокая женщина в шелковом халате с красочными китайскими драконами на нем и худой мужчина в белой, до пят, накидке, которые носят бедуины. Женщина шла не спеша, потому что муж за ней не шел, а семенил по каменным плиткам; так ходят больные после инсульта. Вскоре мы с Марицей их догнали; уже в десяти шагах от них я почувствовал дискомфорт, который бывает, когда не поспишь ночь, а погодя на ту пару уже смотрел не я, зверь во мне. И странно, мужчину мой зверь не замечал, как будто это была тень, а не материальное существо. Однако женщину он видел всю? Даже то, что скрывалось под халатом. Это было выгулянное тело лакомой до любовных утех самки с тонкой талией и большими бедрами, в пляжной одежде. Собственно, зверь мой узнал аналог Алисии Бамбулы, с той разницей, что Бамбула не имеет талии. Скоро мы их обогнали, и именно в этот момент я оказался в поле каких-то частот, которые излучал неизвестный вибратор. Как хотелось оглянуться, но я, взяв за шею своего зверя, заставил себя не выдавать любопытства. У меня создалось впечатление, что меня кто-то «прозвонил» неизвестными волнами. И еще я был убежден: оглянись я на женщину, непременно наткнулся бы на взгляд ее желтых в черную крапинку глаз. Хотя от пляжницы исходил аромат дорогих духов, но одновременно пахнуло и забытым запахом копанки. С тем в меня вошло все то, что я старательно пытался забыть, и уже несколько недель находилось вне меня, но я интуитивно чувствовал, что оно совсем близко. Это были воспоминания и эмоции, связанные с бедствиями, которые произошли со мной и моими друзьями в течение последних двенадцати лет. В момент, когда я, проходя мимо женщины, коснулся локтем ее халата, в памяти мелькнуло фото мальчика, похожего на меня в детстве, и сразу же в сознании вспыхнула паника, будто женщина, мимо которой я только что прошел, могла считать информацию о моем сыне.
С тех пор, когда мы встретились с Марицей, я все время ожидал, что она вот-вот откроется и скажет, кто отец ее ребенка. Но она об этом даже не вспоминала, будто бы от меня могла идти опасность для него. Сейчас я с благодарностью подумал о Марице, ведь, если темная что-то и считает с моей памяти, то там не будет четкой информации о том, что у меня есть сын. У меня-то не было окончательной уверенности.
Пляж был заполнен на две трети и мы пошли берегом, ища место поближе к воде. Между тем меня ни на миг не покидала мысль о паре, которую мы обогнали, и я украдкой бросал взгляды назад. Они выбрали место у самого прибоя и сняли одежду. И тут я увидел, что женщина была той пампушкой, которая плясала в банкетном зале на судне, а мужчина — тот из египтян, из которого я выгнал сына Мардука. Теперь его тело уже стало обычной человеческой оболочкой — мощи цвета мумии. Такой же цвет имел призрак, который привиделся мне на писательском собрании, только «мумия» была вдвое меньше и без рога. Вдруг я услышал голос Марицы:
— Что ты ищешь? Вот же место, у самой воды.
— Ищу то место, которое напоминало бы мне Коктебель, где я тебя впервые сфотографировал.
— А я думала, что ты уже обо всем забыл, — сказала Марица.
В голове мелькнуло, что такие ситуации не забываются. Но сейчас единственным моим намерением было положить наши коврики подальше от темных. Если вдруг «пончик» узнает во мне одного из четырех приглашенных, сидевших на их пиру, то возникнет опасность. Ведь я отправил в край без возврата сына Мардука, который жил в оболочке «мумии». Это было бы опасно для Марицы и нашего сына, а не для меня, потому что ей, «пампушке», я был не по зубам. С этими мыслями во мне снова восстал зверь, как вроде бы где-то рядом появился темный. Но он поднялся только на мгновение.
Между тем мы сняли одежду и легли на коврики. Я сказал:
— Что-то ты, солнышко, вовсе не загорелая. Тогда, в Коктебеле, на тебе словно был слой черного шоколада.
Она улыбнулась и положила мне на грудь руку.
— Через несколько дней я буду такая же. Тогда меня и сфотографируешь. А что это за место, куда повел Риту Макар?
— Это место, где, по греческой мифологии, вышла из пены морской богиня любви и красоты Афродита. Думаю, нам также надо там побывать.
— О богине Афродите я знала, а что именно здесь она вышла из моря, даже не слышала.
Хоть о каких приятных вещах мы говорили, но мысль о «пончике» и «мумии», которые лежали в нескольких десятках шагов от нас, меня не покидала. Я ругал себя мысленно, что не выбрал другое место для отдыха, ведь мне было известно, что именно здесь, в Пафосе, высадился «десант» темных. Я рассуждал тогда так: в Пафосе они — транзитом, и вряд ли долго задержатся.
Вдруг спросил:
— Марица, твой полуночный звонок тогда был действительно продиктован желанием поделиться радостью по поводу выхода в свет сборника стихов? Или какие-то другие мотивы, ну, например, из-за того, что в книгу вошли стихи, написанные в Коктебеле?
Она некоторое время лежала, не отзываясь. Я уже подумал, что в шуме пляжа и тигипкании чаек она не расслышала моих слов, но вот услышал:
— Тогда снимала трубку и набирала твой номер, будто бы и не я, а кто-то другой. Но сначала на меня накатилась волна воспоминаний, словно мы лежим в твоей постели в Коктебеле под синим марселином, а в комнате пахнет вином. Сомнение, правильно ли я сделала, возникло только после того, как в трубке послышался твой заспанный голос. Я и сейчас не понимаю, что мною двигало. Это была какая-то мистика.
— Мистика, солнышко, это неосознанная реальность. Ну, вокруг нас есть объекты, и происходят события, которые нам не дано увидеть или услышать, но которые влияют на наше сознание, наше поведение и, наконец, на судьбу. То, что мы сейчас лежим недалеко от центра вселенского любви и красоты, также мистика. По крайней мере, для меня... — Я уже собирался рассказать Марице обо всех преследованиях, провокациях и лишениях, но вдруг мелькнуло в голове, что мысли, особенно о плохом, имеют свойство притягивать аналогичное. — Поэтому сказал: — Тогда, в ночь с тридцатого апреля на первое мая возле тебя стояла Вальпургия, она же и взяла твоей рукой трубку.
— Это тоже богиня?
— Нет, святая католической церкви. Но давай просто полежим, послушаем шепот волн, крики чаек, как тогда, на пляже Дома творчества писателей.
Пригретый солнцем, я начинал дремать, но в сон меня что-то не впускало, было где-то так, как тогда, когда я оказывался на грани с астральным миром. Мне мерещились глаза, желтые в черную крапинку, словно у Бамбулы или Свистопляса. Мой взгляд окидывал берег и в каждом тучном пляжнике я узнавал Володьку-Валтаса. Причиной была «пончик», что лежала неподалеку, а точнее — ее образ, который чеканился в моем сознании. На мгновение я снова почувствовал себя в тюрьме, бывшей вокруг меня повсюду, где бы я ни оказался — на многолюдной площади или на собственной кухне.
На следующее утро, чтобы не встречаться с египтянами, я повел Марицу на другой пляж — тот, что вблизи пирса. Мы стояли на мокром песке и пена прибоя щекотала нам ноги. Между тем к одному из прогулочных катеров, который покачивался на волнах у причала, приближалась вереница людей с сумками и кофрами на колесиках. Их было двенадцать. Вдруг я узнал «пончика»; вслед за ней семенил тот, с которого я выгнал сына Мардука. Это была группа египтян. По всему, они покидали Пафос. Вскоре катер с ними отчалил и поплыл к небольшому белому кораблю, стоявшему на якоре в полукилометре от берега. Такие корабли изготавливают на специальных верфях для корпораций или богатых людей. На нем угадывалась лишь одна фигура. С приближением катера с египтянами к борту судна там открылся люк и оттуда выдвинули лестницу. Посадка длилась всего несколько минут. Почти сразу же корабль тронулся с места и взял курс на запад. «Вот и все, — мелькнуло в голове. Я мысленно перекрестился. — Двенадцать темных для такого города, как Пафос, много». Скорость белого судна была большая, потому что вскоре оно превратилось в маленькое суденышко, а еще через четверть часа совсем исчезло с горизонта.
Между тем солнце начало припекать и я вытащил из сумки тюбетейку.
— Зачем ты ее надел? — поинтересовалась Марица.
— Остерегаюсь солнечного удара.
Она посмотрела скептически.
— Ты хоть знаешь, что это такое?
— Конечно. Испытал — в студенческие годы. Мы играли в волейбол на пляже, как вдруг я отключился. Затем помню какой-то резкий запах и лицо незнакомого человека над собой. Это был врач, которого привели из пляжного медпункта мои друзья. Он вернул меня в чувство с помощью нашатырного спирта и сказал, что со мной случился солнечный удар; выписал направление в больницу, где я пробыл неделю.
— И какие последствия спустя?
— Никаких. Но со временем я заметил в себе нечто странное. Хотя это может быть и не от солнечного удара. Но каждый раз, когда это странное случается, я переношусь мыслью на пляж, где со мной случился удар. Ничего странного за собой, до того события, вспомнить не мог.
— Что ты имеешь в виду?
— Я стал угадывать плохих людей. Точнее — очень плохих, — людей без табутивного барьера. Затем, когда начал заниматься эзотерикой, узнал, что они имеют и название — «темные». О них было известно учителям оккультных знаний с тех времен, как существует человечество. Как только я оказываюсь рядом с таким существом, во мне включается «датчик», который вдруг идентифицирует человека — мужчину, женщину — уродливую или красавицу с — темной сущностью.
— Вот как, — улыбнулась Марица. — Значит, десять лет назад, в Доме творчества писателей ты не разглядел во мне темного существа.
Вместо ответа я ее обнял. И тут из сумки послышался звук Марициного телефона.
Я отошел в сторону, а она что-то долго говорила на молдавском языке. Наконец помахала мне рукой, объяснила:
— Мама звонила. Я сказала, что все еще нахожусь на круизном судне.
Мы пообедали в одном из шумных ресторанов, полоса которых тянулась вдоль пляжей. Я собирался пересидеть там полуденную жару под тентом за кружкой пива, но Марица повела меня снова на берег.
— От солнца будем прятаться в воду, — сказала она. — Когда еще придется побывать на море?
Я ожидал, что она что-то скажет о сыне, ведь он живет сейчас у ее родителей, но она молчала. Тему обходят молчанием чаще всего тогда, когда чувствуют угрозу тому, кого касается тема. До сих пор было так, я и сам боялся вспоминать о мальчике. Дети Мардука много лет искали во мне болевую точку. Но сейчас их нет.
«Есть, — сказал мой внутренний голос, — хотя теперь они и не при власти. Просто притихли до поры до времени. Они так же вечные, как и вирусы. И так же легко трансформируются в другой вид, когда для них возникают неблагоприятные условия. Иными словами: звери появлялись, появляются и будут появляться вечно в человеческом мире. Только в один период их приходит слишком много, а в другой — совсем мало. В первом случае в человечестве разливается море крови, во втором — царит относительное спокойствие. Этот — последний период — уже наступил. Только развивается он очень медленно». Я, казалось, убеждал себя, что уже можно выходить из «подполья» и открыто поговорить о мальчике.
Тем временем мне показалось, что вокруг что-то происходит. Даже оглядывался, ища воображаемые «флажки», которыми был обложен уже много лет. Они проявлялись в виде молодого человека или девушки, пенсионера или дряхлой старухи (стукачки еще с энкавэдистских времен), которые стояли на трамвайной остановке, возле супермаркета, перед дверью моего подъезда, ну, везде, где я побывал хоть два-три раза. А здесь — никого. С группой египтян из Пафоса исчезло и невидимое черное поле — часть вселенского эгрегора, в котором «плавала» и моя сущность. В том эгрегоре, как в операционной системе компьютера, содержится и программа, которая называется «убийство по капле», когда преследуемого убивают не сразу, а дозированно, каждый день — минимум дважды, при выходе и входе в помещение. Чаще смерть наступает от инфаркта или инсульта. Теперь же ничего подобного не было. Убаюканный спокойствием и мягким шепотом волн, я незаметно для себя стал погружаться в забытье... Мне показалось, что я подарил Марице футляр с кольцом, которое купил в Феодосии за день до ее отъезда. Это был золотой перстенек с александритом, на котором гравер, там же, в ювелирном магазине, отчеканил внутри первые буквы моего имени и фамилии, а также дату — по обе стороны от камня. Мастер чеканил под лупой. Когда я открыл глаза, то не мог понять, что это — сон или воспоминание. Это было все-таки воспоминание о событии, которое я забыл, и которое вернулось ко мне вот теперь, через сон. Некоторое время я пытался вспомнить, какие именно цифры были на внутренней стороне кольца, но не смог. Знал только, что там чеканился какой-то из дней конца августа. И тут мне пришло в голову виденное в метрике мальчика. Там, в графе «дата рождения», стояло 28 мая следующего года после нашего знакомства с Марицей.
Открыв глаза, я увидел, что лежу на пляже; спину мне от зноя прикрывало полотенце, хотя солнце уже не было таким жгучим.
— Что ты будешь делать ночью? — послышался голос Марицы, которая сидела рядом на коврике с газетой в руках и в очках.
Я улыбнулся. И тут заметил у нее на безымянном пальце то же кольцо, которое мне только что привиделось. До сих пор я смотрел и не видел.
— Похоже, ты перебрала солнца, — заметил я.
— Ничего. Завтра уже буду иметь шоколадный цвет. А послезавтра ты меня сфотографируешь. И никто не поверит, что это будет фото с того места, где родилась Афродита.
— То место, где она вышла из моря, — в шестнадцати километрах отсюда, в поселке Куклия, — заметил я. — Макар говорил, что ехать к нему автобусом четверть часа.
21
В поселок Куклию мы прибыли на автобусе с группой туристов, но на экскурсию не записались, как и советовал Макар. От конечной остановки пошли сначала на берег, где уже было немало людей. Некоторые загорали на ковриках, в основном же купались. Мы с Марицей также бросились в волны — как раз дул ветер с моря и на песок накатывался вал за валом. На мгновение мне показалось, что я погрузился не в воду, а во время, и оказался в период, когда здесь происходил праздник весны. Неподалеку на холме, над густым садом, возвышалось величественное сооружение храма богини красоты и любви Афродиты, а вокруг гуляли паломники из Египта и Греции, которые наведывались сюда, по меньшей мере, один раз в год, весной. Спустя мгновение это видение исчезло: не стало ни храма, ни сада. Зато угадывались только остатки колонн и фундамента.
На Марице была купальная пара, в которой я впервые увидел ее в Коктебеля. Украдкой заметил, что тело ее действительно приобрело шоколадный оттенок, хотя и не такой густой, как прежде, а на лице не угадывалось и тени забот. Именно в этот момент я щелкнул затвором фотоаппарата.
— Надо было предупредить — я бы приготовилась, — сказала она.
— Солнышко, выражение безмятежности подготовить нельзя. Его можно только подсмотреть и успеть зафиксировать. На вот, посмотри. — Я нажал на кнопку воспроизведения снимка на экране. Там в пене прибоя стояла красивая женщина — смуглое тело которой едва прикрывали пляжные атрибуты. Несмотря на статичность фотографии, фигура угадывалась в движении. Виднелись и другие пляжники, но на втором плане.
Марица долго рассматривала экран и, наконец, сказала:
— Да, ты прав. Естественно получилось. А выкадрировать одну голову нельзя?
— Можно. А зачем?
— Я вставлю ее в будущую свою книгу. Ну, в то место, где говорится об авторе.
— Давай, я сниму еще раз, только на этот раз голову и плечи.
— Нет. Такого выражения на лице уже не будет. — Мгновение она будто колебалась, а потом сказала: — Я впервые вижу себя счастливой. Повторить такое невозможно.
Я подумал, что каждая женщина носит в себе приметы Афродиты, но мало кто из них об этом знает. Наверное, в Марице только что проснулась богиня любовных ласк и красоты. А причиной стало место, где она оказалась; говоря христианским термином — «намоленное». Здесь в каждую женщину входит благодать. И так продолжается из три тысячи восьмисотого года до новой эры (когда был построен храм), и вплоть до сороковых годов новой эры, когда Пафос стал первым христианским городом, и будет длиться это всегда. Лозоходцы, которые выбирали в те древние времена место под храм, наверное, знали о таком свойстве местности.
Тем временем я сделал еще несколько снимков, в том числе и портретных, но на лице Марицы уже не замечал того выражения, которое было на первом. Теперь на нем угадывалось откровение. Она спросила:
— Если здесь стоял храм, то, следовательно, в нем и службу вели ну, кому-то молились, кого-то славили...
— Конечно. Молились, а точнее просили у богини содействие в любви и продолжении рода. А славили ее же — богиню красоты и любви. Храм Афродиты называли храмом ста комнат, а сам праздник назывался Афродисия. По тогдашним верованиям, каждая женщина должна была раз в год вступить в половую связь с незнакомым мужчиной, и именно здесь, в храме, в одной из комнат. Так греки и египтяне встречали приход весны. Правда, были периоды, когда в храме происходили и оргии. Суровая относительно разврата христианская церковь запретила такие праздники, верования древних назвала язычеством, но свойств местности изменить невозможно.
Марица о чем-то долго размышляла, а потом сказала:
— Наверное, такое место в мире не одно. И многие женщины побывали в своем храме Афродиты. Например, мой храм, где я переспала с назнакомым мужчиной, находится в Коктебеле. Собственно, в этом храме я и вышла замуж за незнакомца. Перстень, который он мне тогда подарил, стал для меня обручальным кольцом, и предоставил моральное право привести в мир ребенка от него — мальчика.
Хоть как я ожидал услышать от нее эти слова, но они стали для меня полной неожиданностью. Чтобы погасить эмоциональный всплеск, я начал пустой диалог:
— Сколько раз ты побывала в Коктебеле?
— Один, — сказала Марица.
— Значит, этим мужчиной был я... И кольцо на твоем безымянном пальце подарил я? Чем это можно доказать?
— Не знаю. Подарил, да и только.
— Действительно, не знаешь? Покажи-ка перстенек, — сказал я.
Марица сняла и протянула его мне. Я вытащил из кармана очки и разглядел на внутренней стороне кольца две заглавные буквы — моих фамилии и имени. А также дату — 27 августа знаменательного для нас года.
— На, вот посмотри.
Марица довольно долго разглядывала кольцо и, наконец, сказала:
— А что я должна увидеть? — Через мгновение она потянулась в сумку за очками: — Ага, действительно. А я не замечала, хотя и смотрела. Сына назвала Александром, потому как кольцо с камнем александритом.
— А я выбрал кольцо с этим камнем, зная его свойства. Он посылает владельцу испытания и одновременно закаляет его. Латинская пословица говорит: «Quod me netrit me destruit» — «То, что не сломало меня, сделало сильнее». Когда-то я проследил свой жизненный путь и увидел, что весь он состоит из испытаний и их преодоления, а также с осознания того, что становлюсь немного крепче. Я хотел, чтобы и ты была сильной в преодолении препятствий. Писателю это нужно, ведь препятствия создаем мы сами.
На миг я подумал, выйду ли окрепшим с преследований и провокаций, которые терплю уже много лет?
«Судя по последним событиям, выстою и окрепну», — отозвалось во мне мое второе Я.
Вдруг заметил, что перешел в какое-то другое качество. После слов Марицы о сыне во мне что-то изменилось. Теперь я видел в ней не любовницу, а жену, которая все эти годы считала меня своим мужем, не имея никакой надежды, что мы когда-то будем вместе.
«Что же такого изменилось, — спросил я себя, наблюдая, как заходит в волны Марица, — ведь мне было известно, что есть сын? Только и того, что об этом только что услышал».
И тут раздался в сумке звук моего телефона.
— Ну, ты как? — послышался голос Кости. Он, как всегда, не тратил время на слова приветствия.
— Нормально.
— Я чего... Мне не дают покоя эти шестдесят человек, которых мы завезли в Пафос из Египта.
— Сначала их осталось только двадцать. Сорок, как поведал хозяин гостиницы, в тот же день мелькнули в аэропорт и слиняли кто куда. А из тех, что остались, я видел на пляже «пончика» и дохляка, которого приводили к тебе в медпункт. Но их уже здесь нет. Вчера двенадцать из них унесло какое-то судно. Восемь имеют на Кипре собственные жилища.
— Вот как. Пойди в церковь и поставь свечку благодарности Господу. Кстати, там храмы православные. Пока. — Костя отключил связь.
«Надо поставить свечку Всевышнему не только благодарности, а также свечу просьбы, чтобы и в нашем крае, не воцарились снова дети Мардука, — подумал я. — Как и в другом месте».
Звонок Кости на мгновение отвлек меня от эмоций, вызванных словами Марицы. И как только она вышла из воды и легла на коврик рядом, я поинтересовался:
— Почему ты не говорила о том, что случилось?
Какое-то время Марица безмолвствовала; слышался только шум пляжа и плеск волн, наконец, сказала:
— Видишь ли, не соображу, как сказать, хотя об этом не раз думала. Я знаю нескольких женщин, которые родили себе детей таким же образом. Ну, забеременели от кого-то, но ребенка привели для себя. Об отце же ребенка они обычно и не вспоминают, — спустя какое-то время добавила, кивнув на остатки колонн храма на холме: — А этому способу, оказывается, столько же лет, сколько существует человечество. — В нашем же случае произошло что-то другое. Я знала, что есть муж, а у моего сына — отец. Ну, придумывала для него там, что ты сейчас далеко за границей... Но последнее время он стал все чаще интересоваться. Видимо, под влиянием того, что отец его друга работает на вертолете и, случается, берет их с собой. Но не в этом дело. Я боялась, что ты посчитаешь меня той, которая использовала незнакомого мужчину для продолжения рода. Мол, подумаешь, что человек должен прийти в мир законно. А это значит — с согласия мужчины и женщины, а не только кого-то одного. Ну, чтобы быть ему — тому, новому человеку — счастливее, что ли... Из года в год планировала сообщить, но каждый раз что-то сдерживало. Не подумай, что я опасалась твоего осуждения. Что-то другое меня удерживало, ну, как бы за тем стояла какая-то опасность для сына. Бывало, сидела по полчаса у телефона или за письменным столом с намерением написать письмо, но что-то мне останавливало. Появлялось ощущение близости опасности. Тот звонок мой полуночный... Казалось, какая-то сила, та же, что раньше не давала заговорить с тобой, взяла мою руку и положила на телефон. Это не только была радость от выхода в свет книги, которую я ожидала чуть ли не все десять лет, и которой я хотела поделиться с тобой, но и снятие табу на звонок к тебе. Нет, больше — это был приказ позвонить.
Вдруг я понял: сила, охранявшая меня все это время, была также над Марицей и нашим ребенком.
— А что ты сказала родителям? — спросил я.
— Ничего. И они деликатно обходили эту тему. Знали о женщинах, которые также обзавелись детьми, а для отвода глаз придумывали легенды о любовниках, с которыми у них не сложилась супружеская жизнь. Правда, отец как-то спросил: «Он хоть путевый человек?». Ну, это, наверное, чтобы убедиться, не вырастет ли из внука какой-то ублюдок. «Конечно», — ответила я коротко. С приходом в мир ребенка для меня все изменилось. Я перестала бывать на встречах с читателями, выступать с писателями по радио и телевидению. У меня теперь была одна забота — воспитание ребенка, ну и, конечно, совершенствование того скудного поэтического дара, который дал мне Господь. Все остальное, как-то сразу осыпалось с меня, как мишура. Можно еще так сказать: пропало желание ежедневного праздника. Но они — праздники — были: никогда не забуду радости, когда сын впервые сказал — уже не пробормотал, а сказал — несколько слов, когда известный литературный критик в своей статье назвал меня признанной поэтессой.
— Тебе известны свойства камня александрита, а как переводится слово «александр», ты знаешь? — поинтересовался я.
— Нет.
— Освободитель. И Александр Македонский начинал, не как завоеватель, а как освободитель от персидского господства. Мидоперсия в то время была мировой империей и, следовательно, он стал освободителем не только для греков.
— Молдова маленькая страна, — отметила Марица с улыбкой. — К тому же, кого и от кого должен освободить наш сын?
— От детей Мардука, — вырвалось у меня.
— А это кто?
— Те, кого не видно, но которых немало среди людей. — Заметив на ее лице недоверие, я добавил: — А вот относительно маленькой страны, то Македония во времена Александра также была небольшим греческим царством. Но Александр родился посвященным, а на освободительную войну его рукоположили жрецы храма Зевса. Земным отцом у него был царь Филипп; сущность же человеческую он получил от кого-то или чего-то другого. Что касается детей Мардука, то это не выдумка, и не метафора. — Заметив настороженность, которая возникла в черных глазах Марицы, я добавил: — Когда-то расскажу о них, за рюмкой кофе.
Куклия — рыбацкий поселок, здесь в любом из кафе можно выбрать разнообразные морские блюда. Мы пообедали в таверне, которых на берегу немало, и от которых исходил запах жареной рыбы. Я выпил и ковшик красного вина, изготовленного из местного винограда. Марица только отпила из моей кружки и заметила:
— У отца вино не хуже.
Выйдя из таверны, мы вдруг оказались под палящим солнцем. Она достала из сумки мой головной убор.
— Надень, печет, как в аду, — сказала она.
Я заметил, что татарский орнамент на тюбетейке стал четким и от нее приятно пахло. Следовательно, ее выстирали.
— А кто была мать у Александра Македонского? — вдруг поинтересовалась Марица.
— Царица, жена царя Филиппа. Кстати, сына воспитывала она. Заботилась, чтобы в его окружении находились выдающиеся умы того времени. И на протяжении всей его короткой жизни рядом с ним были такие люди. Одержать победу над кем-то — это одно, а вот чтобы удержать и закрепить ее, нужно что-то более существенное чем настойчивость, одержимость и военная мощь. Так, победив персидского царя Дария, Александр не стал разрушать царство. Только отстранил от власти сторонников проигравшего царя. А потом поженил десять тысяч своих воинов на дочерях самых видных вельмож Мидоперсии, дав каждому большое приданое. И сам взял себе в жены дочь погибшего в битве Дария. Вряд ли такое могло прийти в голову человеку, которому было двадцать семь или двадцать восемь лет. Это мог придумать кто-то очень мудрый. Победа грека Александра закрепилась на века, а сам он стал сакральной личностью для восточных народов, а затем, с появлением ислама, — и всего мусульманского мира.
Мы снова поднялись в храм Афродиты с остатками известняковых колонн, по всей видимости, ионических, потому, как этот стиль в древней Греции был присущ женской сущности. Сохранились только фрагменты колонн, некоторые из которых достигали метра и выше. Я легко представил их истинную высоту, ведь пропорция между длиной и нижним диаметром была неизменна — колонны достигали в высоту пяти нижних диаметров. Я «увидел» и крышу храма, и «услышал» разноголосый шум женщин и мужчин в храмовом саду. А потом меня словно понесло на лифте вглубь времени, до того периода, когда на холме было только капище в окружении гигантских кедров. Дымились костры в гнездах из выложенных камней, а вокруг слышались голоса и угадывались счастье и надежда. Вдруг все исчезло, от тех времен остались нетронутыми только морская синева и небесная лазурь. «Правило ветвей», которое иногда во мне просыпалось, на этот раз «высветило» лишь два момента пути длиной свыше пяти тысяч лет.
Между тем прошло уже немало времени после сообщения Марицы. Я должен был что-то сказать, но осторожность, глубоко гнездилась во мне за многие годы травли и провокаций, заставляла не спешить. Из головы не выходили слова сына Мардука — молдаванина: «писивом Мага засорено все пространство. Все больше сайтов на разных языках полнятся его враждебными откровениями». Судя по всему, молдавские темные и дети Мардука, зная о моем «писиве», до сих пор не знают о моем сыне. Этому обязана не только осмотрительность Марицы, но и светлая сила над ней. Я подумал, что колебаться и осмысливать дальше ситуацию нельзя. Где-то живет мальчик с глазами цвета моря, зачатый в любви в одном из «храмов» Афродиты, который ждет, когда, наконец, появится его отец.
— Солнышко, а не обвенчаться ли нам здесь? — вдруг вырвалось у меня.
Марица долго молчала; опершись на одну из колонн, она смотрела на черепичные крыши Куклии поодаль в окружении зелени. Когда обернулась, я увидел две слезы, что подкатывались уже к подбородку. Вдруг глаза ее блеснули двумя черными бриллиантами.
— Где? — поинтересовалась она, — Здесь? — И положила руку на колонну.
— Нет, ну... В какой-то из здешних церквей — они православные.
— Романтично. Но почему так далеко от нашего края? Можно бы и в Одессе или Кишиневе.
У меня чуть не вырвалось: «В Кишиневе нельзя, да и в Одессе пока опасно». Но после этого надо было б объяснить, почему. Вряд ли человек с рациональным складом мышления восприняла бы на веру мои объяснения. Им — объяснениям должно предшествовать немало информации, или же ситуация, в которой дважды побывал Костя. И все же я вынужден буду когда-то посвятить Марицу, иначе весть о нашем браке дойдет до темных Молдовы, и они узнают чей ребенок Саша.
— Не только романтично, но и символично, — сказал я. — Пафос — первый город Римской империи, где власть стала христианской. Это было еще при жизни апостола Павла. Ну, а расписаться мы сможем и в Одессе
22
На пароме, который отплыл от причала и направлялся к судну, остров оставляли последние из туристов круиза, которые провели день в Пафосе, а с ними и мы с Марицей. Нас встретили Ксилантий с Баксом. Мы с Баксом обменялись рукопожатием, а Ксилантий обнял меня, а потом заметил:
— Шеф, ты стал на себя не похож.
— Что, загорел?
— И это тоже... У тебя всегда было какое-то жесткое выражение лица. А теперь стало как бы мягче.
— Иными словами, расслабился, — уточнил я.
— Вот-вот. Ты стал расслабленным.
— На это есть веская причина, дружище. — Увидев на лице любознательность, я сказал: — Мы с Марицей хотим накрыть сегодня стол. Поможешь? Ну, в той части, где сельдь с маслом и огурцы.
— Конечно. Кстати, Костя сейчас у капитана. Он сказал, что зайдет к вам.
...Я как раз «переносил» снимки с фотокамеры в компьютер, а Марица развешивала в шкафу одежду, когда в каюту зашел Костя. С порога посмотрел на нас внимательно, сказал:
— К вашему хорошему виду не хватает хорошей вести. А она такова: капитан не подписал твоего заявления на отпуск за свой счет. Итак, ты все это время считался работающим на судне. Можешь забрать в кассе недельную зарплату. Заодно получишь и премию в размере недельной зарплаты, которую выписал тебе все тот же капитан.
— Так а премию за что? — поинтересовался я.
— Наверное, за твой риск, — улыбнулся Костя. А потом обратился к Марице: — Он когда-то снимает тюбетейку?
— Бывает, — сказала с улыбкой Марица. — Когда спать ложится.
Я показал Врачу стул рядом и сказал:
— Вот посмотри.
Он сначала рассматривал на мониторе снимки, сделанные на пляже, потом, когда я вывел на экран сюжет с руинами храма Афродиты, поинтересовался:
— А это что такое?
Я объяснил, а потом показал нас с Марицей в церкви, где священник надевает нам кольца. Некоторое время Костя не отзывался, а потом заметил:
— Ну, ты же и фантазер! Это же надо, повезти любимую женщину в край Афродиты, чтобы там с ней вступить в брак.
— Это не только край Афродиты, — сказал я. — Это и место, где люди впервые стали христианами. Тогда еще не было разделения на православных и католиков. А этот снимок по моей просьбе сделал какой-то из туристов.
— Ксилантий говорит, — сказал Врач, вставая, — что вы намерены накрыть поляну. Вместо веселой свадьбы — поляна в каюте. Мне нравится. Пойдем, принесем стол от Ксилантия и Бакса ко мне, потому что у вас здесь тесно.
Мое желание накрыть стол не стало для всех неожиданностью. Но когда Костя, подняв бокал с ромом, произнес, что мы обвенчались, и показал рамку со снимком венчания, я заметил на лицах моих друзей сначала растерянность, а затем у Бакса и Ксилантия появилось сочувствие, а у Риты что-то похожее на зависть. По-доброму улыбались Макар и Костя. После второй рюмки сказал Бакс:
— Выпьем за Шефа и его импортную жену! — И поцокался сначала с нами, а потом со всеми.
— Ксиву имеете? — поинтересовался Ксилантий, наполняя рюмки после только что выпитого.
Вместо ответа, я взял с тумбочки плотный лист тисненой бумаги, похожий на диплом лауреата премии.
— Вот, — сказал.
— Тогда третью предлагаю выпить за возвращение.
— К чему? — спросил Бакс.
— К обычаям предков, — ответил Ксилантий.
Рита некоторое время смотрела на наше изображение на экране монитора, а потом поинтересовалась:
— А где вы кольца взяли?
— В Пафосе купили, — сказал я.
— Жаль, что на тебе, Марица, нет фаты, — отметила она.
— Моя дочь, мы это учтем, — сказал Макар. — Только у моих родителей, в Западной. Там также уважают этот обряд. Ведь мы с тобой не венчаны.
Краем глаза я заметил, что Марица смущалась в компании малознакомых людей. Я прижал ее и поцеловал. И мысленно поблагодарил всех за то, что никто не выкрикнул нелепое слово «горько».
Вдруг послышался звонок Костиного телефона. Он вытащил его из кармана и, бросив взгляд на номер, выключил связь. Тогда, посмотрев на меня, показав глазами на дверь. В коридоре он направился к лестнице на верхнюю палубу.
Была уже предвечерняя пора, дул умеренный южный ветер, отчего море покрывали небольшие волны с белыми гребешками, угадывалось едва слышное гудение в машинном зале, музыка и голоса на нижней палубе.
— Историк, — объяснил Врач, нажимая на кнопку звука, а затем — на номер, который светился на дисплее. — Поговорим здесь, потому что в коридоре шумно.
— Алло, — послышался мужской голос.
— Вы только что звонили...
— Да. Вы не могли бы прийти со своим другом ко мне завтра в первой половине дня?
— Нет. Мы сейчас далеко от Одессы. А что случилось?
— Вообще-то ничего. — На той стороне помолчали, и снова послышалось: — Вам известно что-то о людях, которые потеряли память?
Костя посмотрел на меня, ответил:
— Писали о чем-то в газете. Ну, о какой-то связи с катакомбами.
— Вот-вот. Таких случаев, оказывается зафиксировано много, в разных регионах Украины. Но до недавнего времени ими мало кто интересовался. Теперь же, из-за того, что людей таких стало появляться все больше, нашелся журналист, который систематизировал все случаи. Оказывается, с тех пор, как ушла старая власть, появление беспамьятьков увеличилось в несколько раз. Теперь ими заселены все психбольницы, для них созданы специальные заведения. Мало кого из них удается идентифицировать с пропавшими без вести. Журналист, фамилии которого я, к сожалению, не запомнил, пишет, что эти люди совершенно лишены душ. Собственно, они — скафандры, из которых вынули их наполнение — человеческие души. Ну, это где-то так, если бы с мобилки вытащили аккумулятор и симкарты. И хотя там есть еще литиевый элемент питания, но памяти и энергии уже нет.
— Спроси, в каких городах их обнаружили больше всего? — сказал я.
Костя повторил мой вопрос. В ответ послышалось:
— Где много подземных ходов. Например, в Харькове, там под городом насчитывают более тридцати километров тоннелей, у нас здесь, в районе катакомб, на Донбассе; в Севастополе, где во время войны был взорван подземный завод вместе с его рабочими, они там, в подземелье, и жили. Тех несчастных погибло более шестидесяти тысяч. Журналист говорит, что за две-три недели существ без памяти появилось в несколько раз больше, чем до того, и впечатление такое, будто бы кто-то открыл концентрационные лагеря, где их удерживали. Подобное уже случалось, когда стали выпускать репрессированных Сталинским режимом людей. Просидев по тюрьмам не один десяток лет, они также многого не понимали в той действительности, где вдруг оказались. Но у них, по крайней мере, был язык, хотя скорее лагерный сленг. Медленно-медленно адаптировались. А эти действительно обезмолвлены. Единственное, что умеют, это есть, пить и справлять нужду. Но не все такие. Я, собственно, поэтому и позвонил вам. Среди них встречаются люди, которые знают халдейский язык, и на нем общаются между собой. Временами заговариваются и говорят смесью нашего и халдейского языков. А есть и такие, которые, кроме халдейских, знают другие, в основном похожие на халдейские, слова. Поэтому меня, как востоковеда, и пригласили в одну из таких колоний под Одессой.
— А что говорят власть придержащие? — спросил Костя.
— Ничего. Пока исследуют, что это за феномен. Вот и меня привлекли, и других ученых, в том числе и антропологов. Я обратил внимание, что каждый из беспамятьков ничем не отличается от современного человека. И в толпе человеческой его невозможно идентифицировать, но когда увидишь группу таких, то возникает мысль, что это отдельная раса или этнос. Кроме обычных антропологических признаков, их объединяет какая-то полевая особенность; глазами ее не увидишь, но аура человека улавливает. Она — эта особенность и делает их отдельной человеческой группой. Хотя я не уверен, что слово «человеческая» употребил корректно в отношении этих существ. Порой у меня возникало странное ощущение, будто я нахожусь в кругу старых людей, которым, как ни странно, на вид лет от сорока до пятидесяти. Сначала подумал, что это мой психический комплекс, но потом, когда пришлось посетить их второй и третий раз, то снова за молодыми лицами я угадывал некие сущности людей, обитавших на земле несколько тысяч лет назад. Конечно, это ерунда. Я подумал: не те ли это существа, разговоры которых вы с вашим другом записали на диктофон. Итак, вы оказалмсь первыми, кто начал их исследовать. А по тому, как ваш друг выстроил из переведенных мною слов халдейскую фразу «Маг отправил Лилит в край без возврата», я понял, что самое время объединить наши усилия для работы над идеей. Не исключено, что государство для этой темы может выделить и средства.
— Правильная мысль, — заметил я.
— Вот мой друг говорит, что ваше мнение ему понравилось, — сказал Костя и передал мне телефон.
Мы поздоровались. Ученый сказал:
— Это хорошо, что вы рядом оказались. Можете объяснить следующее: во время последнего моего пребывания на объекте, где поселили беспамьятьков, а это бывший студенческий профилакторий в лесу, руководитель объекта утверждает, что беспамятьков, которые говорят на халдейском языке, становится все меньше, но общая численность резерватов не меняется. Что бы это могло означать?
— Среди них, или среди администрации лагеря оказался кто-то, кто может отправлять квартирантов, которые до сих пор селятся в чужом теле, в край без возврата. Точнее — в ведомство богини подземного царства Ерешкигель. Ну, это по верованию вавилонян.
— Вот как. Не тот ли это Маг, о котором у нас шла речь, и с которым вы обещали меня познакомить?
— Нет. Это не он, — сказал я уверенно.
— По вашему тону понятно, что вы убеждены.
— Конечно.
— Так вас же нет сейчас в Одессе и вы ничего не знали об объектах, где держат беспамятьков. Откуда вы знаете?
— Зато я знаю, где находится Маг, с которым мы обещали вас познакомить.
— Тогда что же получается, что он не один такой?
— Не исключаю, — ответил я. — Хотя может быть и другая ситуация — значительно хуже. — Вдруг я поинтересовался: — А скажите, все эти пришельцы из прошлого действительно имеют за плечами по несколько тысяч лет?
— Нет. В основном это люди, которые родились в начале прошлого века. Ну, если судить по отдельным словам, которые у них чудом сохранились в памяти. Наши это слова, но какие-то архаичные. Те же, что общаются на халдейском языке, действительно тысячники. Впрочем, я не взялся бы доказывать, что это действительно так.
— Вы говорили о журналисте, который собирает случаи возникновения беспамьятьков. А фамилию его не запомнили?
— Нет, — сказал историк.
— А имя?
— Да выпало из памяти.
— Не Игорем ли зовут?
— Игорь! Точно. Я вспомнил, потому, как и моего племянника зовут Игорем. Вы его знаете?
— Встречался, — сказал я. — Еще до нашего с вами знакомства. Если это корреспондент одесской газеты.
— Да, он наш. Ладно, будем заканчивать разговор. Я ожидаю вас через три дня в первой половине.
— Хорошо. Но в завершение я хотел бы вас предостеречь: не ходите больше в резервацию, где селятся обездушенные существа.
— Почему?
— Объясню при встрече. Пока.
23
Мы смотрели в след кроссовера Костиного брата, в котором уехали Марица с Ритой и Макаром. Геннадий отвозил их к Ритиному дому над Куяльницким лиманом. Когда машина повернула на улицу, ведущую в сторону Пересыпи, мы зашли в музей.
Уже через несколько шагов в коридоре научного отдела я остановился. Внутри у меня словно что-то зашевелилось.
— Ты чего? — подал голос Костя.
— Возвращайся на улицу и жди меня там, — сказал я, глядя себе под ноги.
Мельком заметил, что лицо моего товарища стало серым. Он попятился, а потом поспешил к лестнице.
Когда до кабинета историка оставалось всего несколько шагов, я снова остановился. «Надо было сначала позвонить, а уже потом идти, — подумал я, кладя мысленно руку на шею моего зверя, который уже поднялся в полный рост, — послушал Костю: мол, зачем предупреждать, мы же договаривались, что придем через трое суток в первой половине дня».
Дверь была приоткрыта и из нее исходил дух только что запаренного липтона. Бородач, как всегда, сидел за большим двухтумбовым столом; возле губ держал большую пиалу с рисунком маков. Справа стояла глиняная кружка, в которой он настаивал чай. На меня посмотрел заинтересованным взглядом; то была заинтересованность не ученого, а чиновника, который в каждом посетителе видит предмет собственной наживы. В том не было бы ничего особенного, если бы не глаза — желтые в черную крапинку. На полу лежала куча книг, я успел заметить, что это были тома истории Украины, толковые словари и учебники украинского языка, изданные в годы независимости. Не кипы, а именно куча. Такие насыпи книг на площадях показывали в хрониках, где их сжигали фашисты. Затем в Германии появились крематории и для людей. При сталинском режиме книги сжигали в топках паровозов. Их под глазом энкавэдиста загружали в топливный отсек и под его же — энкаведиста глазом кочегар лопатой бросал их в топку. Топка паровоза становилась крематорием для мыслей и эмоций, увековеченных в слове. Эти ассоциации промелькнули в памяти мельком, до того, как из меня вылетела черная молния и попала бородачу в грудь. Он сразу увял и спал с лица, как резиновый муляж, из которого выпустили воздух. Краем глаза я заметил, что в рядах книг, которыми был уставлен весь кабинет, появились немалые пробелы. Издания, которые там стояли, повыдергивали и побросали на пол. А судя по горьковатому запаху прелой бумаги, который примешивался к аромату липтона, это произошло совсем недавно.
Я достал телефон и нажал на Костин номер. Услышав ответ, сказал:
— Войди.
Врач остановился в коридоре, не решаясь переступить порог. На загорелом лице была видна растерянность, как тогда, в больнице, когда я помешал войти в него сущности дочери Мардука. Я кивнул на мужчину за столом.
— Осмотри, — сказал.
Он нерешительно переступил порог.
— Прикрой дверь и не бойся. Тебе ничего не угрожает.
Костя подошел к историку, который, казалось, заснул за столом. Долго держал руку у него на пульсе. И, наконец, сказал:
— Живой.
Между тем я прикидывал, как долго в теле ученого сидел сын Мардука. От этого зависит, не прихватил ли «квартирант» с собой в край без возврата и его душу. И тут хозяин кабинета шевельнулся и открыл глаза. Вдруг в них появилось удивление.
— Что случилось? Кто это книги побросал на пол?
У меня отлегло от сердца. Человек был самим собой, и глаза у него карие, а не желтые в крапинку.
— Случилось то, что вы не послушали моего совета не ходить в резервацию, где селятся обездушенные существа. Когда вы там были в последний раз?
— Сегодня утром.
— Ну, а перед обедом вы уже не были хозяином своего тела, как и сущности. Вот это, — я показал на кучу книг, — сделали ваши руки. Еще немного и ваш квартирант овладел бы всеми составляющими вашего организма и от вас осталось бы то же самое, что и от людей, которые стали беспамьятьками.
— А кто тогда чай заварил?
— Вы, — ответил я.
Он посмотрел на пиалу и сказал:
— Я с нее не пью, потому что она большая. — Хозяин выдвинул ящик и достал маленькую чашку с блюдцем — Вот ковшик. Я пью мало, но крепкий. А пиалу мне подарили на рождество коллеги.
Вдруг открылась дверь и зашла женщина с клочком бумаги в руке. Посмотрела удивленно на кучу книг, тогда поздоровалась с нами и положила бумажку перед ученым.
— Только что звонили в приемную, просили передать, что вас ждут в пансионате, где вы были сегодня утром. Там состоится семинар. А это, — женщина кивнула на бумажку, — их телефон для контакта.
Когда за женщиной закрылась дверь, ученый пояснил:
— Секретарша директора. А это номер телефона того пансионата, где я сегодня был.
Он хотел еще что-то добавить, но его опередил Врач:
— Молниеносно — утром возглавили, а в обед уже вызывают на партактив.
Ученый поинтересовался, что значит возглавить, на что Костя ответил:
— Это термин детей Мардука. Он означает впустить в человеческую плоть пришельца. Надо понимать, что они еще не знают, где теперь их товарищ.
— А вы не ошибаетесь? — усомнился хозяин.
Я взял бумажку с номером и, кивнув на телефонный аппарат на столе, спросил:
— Можно?
Ученый сказал, что да.
Уже первый звук слова «Алло», которое послышалось в трубке, вызвало во мне зверя-охранника. Мужчина за столом, который смотрел на меня, ожидая, что я скажу в трубку, вдруг изменился в лице. Но только на мгновение, я поспешил отключить связь, и лицо мое приняло обычное выражение.
— Твоя правда, — сказал я Косте. — Это они.
Неожиданно покой, который окутывал меня уже несколько недель, начал таять. Я снова оказался во враждебном пространстве, из каждого уголка которого щерились конвоир, надзиратель, провокатор, информатор, в которых было только одно задание: привлечь к себе мое внимание. Они убивают способом, который не зафиксирован ни в одном законодательстве. Его условно можно назвать: «Способ бесконтактного убийства» или «Способ убийства по капле». Убивают не через повреждение плоти, а через повреждение нервной системы, а уже она портит плоть. Человек умирает не от ножа, пули или тяжелого предмета, а от инфаркта, инсульта или чего-то подобного. Это изобретение детей Мардука.
— Вы хотели, чтобы мы познакомили вас с Магом, — сказал Костя и кивнул на меня: — Так вот он.
— Вот как.
Бородач за столом некоторое время о чем-то размышлял, а потом спросил:
— А почему вы не сказали об этом в прошлый раз, когда здесь были?
— Вы все равно не поверили бы, — ответил Врач.
Неожиданно историк сказал:
— Послушайте, я, кажется, знаю халдейский язык. Не так, как прежде, а по-настоящему. — Он начал говорить непонятные слова с большим количеством ретрофлексных, свистящих и шипящих звуков. Затем перевел: — Богиня Ерешкигель, прими мою душу в царство свое. Я раб твой и прах у ног твоих во веки веков.
Как оказалось, это была единственная халдейская фраза, которую оставил на память ученому его недавний «арендатор». Осознав это, историк расстроился. Он поинтересовался:
— Что это за люди, и где они научились несуществующему, мертвому языку?
Я не спешил отвечать, подыскивал, как бы проще объяснить. И, наконец, сказал:
— Они не учились этому языку. Они пришли с ним в мир людей. Ну, родились с ним. Обычно у каждого, кто появляется в нашем мире, блокируется информация о предыдущих жизнях — не отсекается, а только блокируется. Это где-то, если бы у человека, который переехал жить в какой-то другой край, часть вещей изъяли бы и положили в тайник, шкаф или комнату, к которым владельцу тех предметов доступа нет. Вещи принадлежат ему, но в этой ситуации, в этой системе, где он оказался, ими пользоваться запрещено. Для потусторонних же сущностей, которые в прошлых жизнях владели халдейским языком, — жрецов храма Мардука, Магов и волшебников Вавилона, существует исключение. Хотя они и рождаются от современной женщины, но вся сумма знаний, которыми владела сущность в потустороннем мире, остается при ней и после воплощения ее в человеческий плод. Это не только язык, но и нечто более важное — доктрина аккадско-вавилонского духовного эгрегора. Больше всего таких существ пришло в свет в конце девятнадцатого — начале двадцатого веков. Это космическое явление.
Я заметил, что Костю мое объяснение интересовало не меньше чем ученого. Он спросил:
— А к чему здесь космос?
— Я тебе когда-то говорил, что на конец девятнадцатого века, а точнее на тысячу восемьсот восемьдесят первый год приходится завершение круга Солнечного Зодиака. Круг Солнечного Зодиака еще называется анарагонический оборот, и длится он двадцать пять тысяч девятьсот двадцать лет. Для сравнения: анарагонический оборот Земли длится триста шестьдесят пять дней. А только если в конце земного оборота люди празднуют рождение нового года, то в конце анарагонического оборота Солнца в человечестве рождается новая цивилизация, можно сказать, новая раса. Вот в этот период и приходит в мир большое количество злых черных гениев прошлых эпох. Чтобы глубже понять то, о чем я говорю, надо еще рассказать о связи Темного Сателлита Земли со всеми двенадцатью знаками Зодиака Солнца, но для этого потребуется значительно больше времени.
И тут я достал из кармана смартфон, которым давно уже не пользовался, и поискал в «контактах» слово «Игорь». Откликнулись сразу. Я напомнил, что мы когда-то уже встречались в сквере возле Троицкой церкви и спросил, не хотел бы журналист еще раз увидеться со мной.
— Конечно, — ответили на той стороне, — когда и где?
— Да хоть сейчас. А где — возле исторического музея.
— Мне идти туда минут пять. Но прямо сейчас не получится. Давайте через полчаса.
Когда мы разъединили связь я объяснил, что это журналист, который собрал материал о непомснящих.
— Вот как, — сказал историк, вставая из-за стола и окидывая взглядом кучу книг. — Надо навести порядок до его прихода.
…Когда я выходил из кабинета, тут уже царил порядок: книги вновь заняли свои места на полках, а пол был протерт влажной шваброй.
...Тонкая фигура журналиста возникла неожиданно среди прохожих. В ухе у него поблескивала серьга с символом «Овна», а голова была тщательно выбрита.
— Я почему вам звонил, — сказал, пожав ему руку. — Оказывается, ваша тема неожиданно получила развитие.
— Да. Это произошло после смены власти. Меня позвал редактор и сообщил, что теперь мы можем заниматься непомнящими открыто.
— А до тех пор вы что делали это с оглядкой?
— Конечно. Кстати, это идея не моя, а редактора. Он же ее и придерживал. Когда же пришла нынешняя власть, мы прозвонили все издания и сайты и накопали немало материала. Как оказалось, над этой темой сушило голову немало людей, но делали все втайне.
— Ладно, — сказал я, — поговорим в музее.
Когда я познакомил Врача и историка с журналистом, хозяин кабинета сказал, что читал все статьи Игоря.
— Только в одесской прессе? — поинтересовался гость.
— Да, но вы пишете и о других регионах.
— Точнее сказать: обо всех областях. Редактор обработал собранный мною материал и написал статью под его и моим авторством. Она увидела свет в центральной газете, и, следовательно, ее прочитали все. Сразу же нам начали звонить, мы стали получать письма — бумажные и электронные. Больше всего тема задела родственников непомнящих. Оказывается, некоторые из пострадавших живут в своих семьях уже много лет. Эта болезнь не имеет названия, а потому не существует и методики ее лечения. Но больше всего обращений мы получили от психо- и наркоучреждений. Там не знают, что делать с такими больными. Некоторые называют их существами без души и памяти, другие — биороботами, у которых извлекли программу. Единственным положительным моментом беспамятьков является их неагрессивность и послушание. Медики считают, что им не место ни среди психов, ни среди наркозависимых. Нужно специальное реабилитационное заведение, где ученые-психиатры смогут исследовать феномен и, если повезет, разработают какой-то метод лечения. Этих людей не так уж много, но они есть в каждой области. А главное, численность их до недавнего времени увеличивалась в арифметической прогрессии. Короче говоря, наверное, под давлением медиков, Министерство здравоохранения отнеслось с пониманием к этой проблеме — Нашли в областях заброшенные студенческие профилактории, привели их в порядок и свезли туда непомнящих. Вот и все, что я могу сообщить. Кстати, первым, кто поинтересовался моей публикацией о тех несчастных, — журналист посмотрел на меня, — были вы.
— Интересно, интересно... А какое твое личное мнение об этом феномене? — спросил Костя.
— Боюсь, что мой ответ покажется вам некорректным. Логика такая: непомнящие — это заготовки для сущностей, которые должны десантировать в наш мир. Ну, что-то вроде скафандра. А факт появления их — непомнящих во все большем количестве влечет только один вывод: где-то готовится массированная агрессия на нас. — Неожиданно Игорь улыбнулся. — Фантазия все это. Способ мышления фана, который воспитывался на фантастических произведениях.
Между тем я подумал, что в этой комнате сидят два человека, которые имели чужаков в своей плоти, и только случайно избежали участи беспамятьков.
Сказал историк:
— Случилось так, что мне пришлось побывать в комиссии ученых, выявляющих между непомнящих тех субъектов, которые хоть что-то помнят, например, слова. Среди нас были специалисты по арамейскому, коптскому, древнегреческому языкахах. В частности, я когда-то исследовал древний Вавилон, а там государственным языком был халдейский. И ни одного, кто бы помнил другие языки, кроме халдейского, например, арамейские слова, между ними не было. Остатки знаний остались в памяти лишь в нескольких «непомнящих». Но речь идет об Одессе. А как в других областях?
— Этот момент не дает покоя и нашему редактору, — сказал журналист. — Человек вдруг обнаруживает в себе знание языка, о котором раньше и не догадывался. И такие случаи не единичные. В сознании некоторых, бывает, оживают даже языки, которые исчезли несколько тысяч лет назад. Редактора моего смущает то, почему больные этим недугом обнаруживают знание именно халдейского языка, и какое это имеет отношение к непомнящим? На поверхности лежит мысль, что именно непомнящий и является скафандром для сущности — носителя халдейского языка — государственного языка Вавилона. Мы об этом нигде не писали, но между собой говорили.
«Правильная мысль, — подумалось мне. — Наверное, редактор имеет какую-то информацию о существовании тайных заведений, где содержались беспамятьки, а также ему известна и цель их «изготовления» и содержания. А то, что он слишком осторожно освещал эту тему во времена старой власти, является подтверждением этого».
Вдруг я заметил, что на меня смотрит Врач. Он спросил у Игоря:
— Скажи, а какая ситуация в других странах? Там также беспамьятьки, халдеи...
— Зарубежных СМИ я не читал. Ну, кроме Интернет-изданий. А те отдельные публикации, которые там появляются, не свидетельствуют о том, что таким недугом поражен весь мир. Похоже, что напасть упала только на нас. Как говорит редактор, ведется массированная подготовка для вторжения чего-то плохого именно в нашу страну. Предыдущая власть способствовала тому. Скрыто, конечно.
— С чего ты взял? — поинтересовался Костя.
— Ну, например, какой-то из продажных журналюг наедет в прессе на бывшего правозащитника, и не на одного, а на всю группу людей, которые отстаивали когда-то независимость. А те, кто сидит во властных креслах, делают вид, что ничего не произошло. Но ведь это подкоп под периметр!
Между тем я думал: «Почему «халдеев» поселили в то же заведение, где находятня и непомнящие? Ведь они знают язык, хоть и мертвый. Следовательно, не совсем лишены памяти. Я спросил об этом Игоря, на что он ответил:
— Собирали всех подряд. А знает ли кто-нибудь из них несколько непонятных слов, или не знает ни одного, значения не имеет.
На мгновение мне показалось, что я стою в больничной палате над Свистоплясом, который корчится в судорогах на полу, а я смотрю на «драку» между владельцем тела темного и сыном Мардука в нем. Не выдержал организм, точнее — сердце. Следовательно, в крае без возврата оказались и сын Мардука, и темный, то есть врожденный Свистопляс, которому принадлежала плоть. И тут пришло в голову: «если бы сердце выдержало и победил бы Свистопляс, то он бы стал непомнящим с небольшим запасом матерных слов, лишенных всякого смысла; если бы победу одержал сын Мардука, то плоть стала бы собственностью того, кто знает халдейский язык. Скорее всего, все «халдеи», которые находятся теперь в пансионатах, являются теми, кто победил хозяев тел, в которых они «квартировали». Те же, родившиеся как люди и получившие образование и воспитание как люди, бежали, или притихли, ожидая удобного случая начать новую зловредную деятельность».
Я снова спросил у журналиста, много ли «знатоков древних языков» между беспамятьков.
— Единицы. Но это только в Одесской области. По всей же Украине их, пожалуй, больше. А вот кто они — неизвестно, — сказал Игорь.
— А редактор что говорит? — поинтересовался историк.
— Да знал бы редактор, знал бы и я. Хотя нам известно, что на эту тему ведутся какие-то переговоры между властью и церковью.
— А при чем здесь церковь? — удивился Врач.
— Говорят о экзорцизме. Ну, это когда из одержимого выгоняют черта. Говорят, где-то существует католический институт по подготовке экзорцистов. Да и в нашей — православной церкви есть священники... Как по мне, предрассудки это.
На мгновение я почувствовал на себе взгляды Врача и ученого. Они ожидали, что я скажу. Между тем я подумал, что экзорциста подготовить в учебном заведении невозможно. Им надо родиться или испытать какое-то экстремальное воздействие, после которого человек переходит в другое качество. Я сказал:
— Значит, предполагается выгонять беса молитвой, и делать это будет священник. Ну, есть такая практика. Но выгонять его начинают тогда, когда он взбесится. Если же он живет в человеческой плоти в гармонии с владельцем плоти, а таким зачастую является темная человеческая сущность, то священник не узнает. К тому же темные в церковь не ходят. — Я секунду помедлил, а потом сказал: — Хотя в ситуации, которая теперь сложилась, такой метод имеет право на существование.
На лице журналиста мелькнул выражение смятения.
— Так как же быть? — спросил он.
— Прежде всего, следует начать поиск людей, которые способны отличить человека от изверга в человеческом обличье.
— Это что-то из области фантастики? — улыбнулся Игорь.
— Нет, сынок, такие люди существуют. Я не вру.
— Он прав, — почти в один голос подтвердили историк и Врач.
Журналист посмотрел на свои массивные часы на костлявой руке, поднялся.
— К сожалению, должен уже идти. Скажу об этом нашему редактору. А номер телефона можно?
Вместо ответа я извлек смартфон и, найдя в «контактах» номер Игоря, нажал на слове «звонить». Сразу же прозвучал сигнал в кармане журналиста. Он сохранил мой номер.
После того, как ушел журналист, мне вдруг бросилось в глаза, что лицо бородача имеет бледный оттенок — его щеки, лоб. Обычно оно у него смуглое. Я спросил:
— С вами все в порядке?
— Не очень. Не хотел говорить при журналисте. Порой мне кажется, что я на грани потери сознания.
И тут в разговор вступил Костя:
— Хотите, я скажу, что вы чувствуете? У вас состояние человека, который вернулся домой и обнаружил, что там хозяйничал чужой. Ну, вещи находятся не там, где вы их когда-то положили. Но это только аналог того, что с вами происходит в действительности. Сдвинулись с мест ваше мировоззрение, вся сумма убеждений, а точнее — весь фундамент представлений о мире и законах современного человека. А на полке вашей памяти появилось немало такого, чего там никогда не было: некоторые халдейские фразы, их же — халдейские законы, а только в сжатом, заархивированном виде. Те архивы будут постепенно раскрываться и вы сможете выбирать между ними, и тем, что выработало человечество за два с половиной последних тысячелетия.
— Вы с вашим другом какие-то странные люди, — отметил ученый. — Все, о чем вы сказали, правда. Откуда вам это известно.
Отозвался Костя:
— Дружище, в вашей ситуации я побывал дважды. А почему именно на нас с вами это упало, знает вот он, — Врач кивнул на меня.
— Не только на вас, — сказал я. — Это бедствие может упасть, и часто падает, на любого, кто имеет открытую человеческую сущность. Из таких людей, даже не лишая их памяти, можно делать непомнящих, а точнее оболочки для детей Мардука. Любой сын Мардука легко войдет в вашу человеческую оболочку и будет сосуществовать с вами или вытеснит вас из нее. Но на этот раз вышло к лучшему. К тому же все, что оставил квартирант на память о себе, скоро перестанет быть активным. Оно не исчезнет, а станет обычной информацией. Все ваши представления, убеждения, сумма знаний займут свои места. Иными словами, вы в вашем «доме» снова станете хозяином, и ничто уже не создаст там дискомфорт.
— Да, — подтвердил Врач и добавил: — Нам пора.
Мы встали, пожали хозяину кабинета руку. Вдогонку услышали:
— Спасибо, ребята.
24
«Женщины есть женщины», — подумал я, наблюдая как Марица, в очередной раз, вынимает из сумки вязаную кофту, которую мы купили на базаре в Стамбуле — подарок матери. Меня уже убаюкивало в мягком кресле автобуса «Одесса-Кишинев», когда я услышал:
— Надо было и себе купить, — Марица будто размышляла вслух. — Для холодной погоды лучше и не бывает.
— У тебя впереди еще — один тур, — сказал я. — Купишь.
Снова начала окутывать дремота. Видимо, запах покупки перенес меня на длинную улицу стамбульского рынка, по которому мы с Макаром идем вслед за Ритой и Марицей. Для женщин ряды базара, похоже, были залом музея. Для нас же с Макаром — тестом на испытание: сколько времени нормальный человек сможет выдержать в шумной человеческой сутолоке. Правда, мой взгляд один раз остановился на детской одежде. Это была знакомая с детства пара: коротенькие штанишки и стилизованная под морскую рубашка с галстуком и белым, на всю спину, воротником, окантованна двумя голубыми полосками. Я увидел одежду, в которой меня сфотографировали в детстве. «Это же надо! Сколько времени прошло, а их изготавливают в нетронутом виде», — подумал я. На мою просьбу Макар спросил у продавца, на какой возраст ребенка одежда. Тот сказал, что на десять — одиннадцать лет и назвал цену.
— Вам это нужно? — поинтересовался Макар, кивнув на костюмчик. Услышав утвердительный ответ, начал торговаться. Наконец назвал сумму, и добавил: — Это половина цены, которую он потребовал сначала.
Скоро Макар остановился у табачного прилавка. Его внимание привлекла деревянная коробка с пятью сортами табака.
— Это то, что мне нужно, — сказал он. — Я иногда забавляюсь трубкой.
И тут я вспомнил слова Марицы. Она говорила, что отец ее, бывает, закуривает трубку.
....Мы вышли с автобуса на платформе кишиневского автовокзала. Марица сказала, что надо позвонить. Разговор был короткий, из нескольких молдавских предложений я понял несколько украинских слов, среди них и слово «мама».
— Домой не едем. Едем к моим родителям, — сказала она. — Неподалеку отсюда — страда Вадул Луй Водэ, которая стыкуется с шоссе, где ходят маршрутки в этот поселок.
По Марициной просьбе водитель остановил маршрутку возле одного из перекрестков поселка Вадул Луй Водэ. После нескольких минут ходьбы вдоль высоких, сплошь поросших живой изгородью заборов, Марица остановилась и, отклонив локон дикого винограда, приоткрыла калитку. Мы зашли в небольшой дворик в окружении деревьев, кустов и мальв. Слева я увидел знакомую по фотографии беседку, оплетенную виноградом с теми же, что и на снимке, гроздьями спелых продолговатых ягод. Из беседки распространялся запах чего-то вкусного. С небольшой летней кухни вышла хозяйка, при виде которой у меня мелькнула мысль: «Марица — ее младшая копия». Почти одновременно в дверях дома появился седовласый хозяин среднего роста и комплекции.
— Вот, — сказала Марица родителям и показала на меня, — привела вам зятя. — А это мои мама Анастасия Николаевна и папа Гавриил Васильевич.
Хозяева радушно улыбнулись, однако от моего внимания не ускользнули их внимательные взгляды, которыми они окинули мою фигуру от форменной фуражки до белых туфель. Я не мог распознать никакой мысли на лицах, но на них, как мне показалось, угадывалось облегчение. Я тоже облегченно вздохнул, потому что в глубине сознания шевелилось опасение (это был мой психический комплекс), не окажется ли, что кто-то из Марициной родни темный. Одновременно подумал, не внесу ли я, гонимый, в их спокойную жизнь тревогу, ведь в Молдове детей Мардука, пожалуй, не меньше чем в Украине.
— А где это Саша? — поинтересовалась Марица.
— Болтается на Днестре, — сказал мужчина.
И вдруг из кустов вынырнула худенькая фигура мальчика в шортах. В душе моей что-то тенькнуло. На мгновение показалось, что это был я — застенчивый мальчишка, который вдруг оказался перед незнакомцем в форме морского офицера. Он стоял в нерешительности и боялся поднять на меня глаза.
— Сынок, я же тебе говорила, что он когда-то придет. Вот он. Подойди к нему, это твой папа, — сказала Марица.
Поскольку мальчик не шевельнулся, подошел к нему я и положил на стриженую голову руку. Для меня это стало не просто возложение руки, а нечто большее. Я вдруг осознал, что у меня есть родня: жена, сын, тесть и теща. Вместе с тем меня пронзила мысль: «Почему все, что произошло сейчас, не случилось десять лет назад?». Появился и ответ: «На этот вопрос никогда не будет объяснения. Как не будет объяснения: почему тогда, после приезда из Коктебеля, мне открылась тайна числа зверя».
— Вам надо бы переодеться в удобную одежду, — заметила хозяйка. — Гаврила, дай зятю свои полотняные рубашку и брюки.
Беседка оказалась значительно большей, чем я представлял. Вдоль длинного стола стояли две скамьи, покрытые узкими полосатыми ряднами, на каждой из которых могли поместиться человек десять. По случаю нашего приезда родители планировали пригласить кое-кого из родственников, но Марица, помня мой совет, попросила этого не делать. Мы сидели за столом — с одной стороны мы с Марицей и Сашей, с противоположной — родители. Хозяин раскупорил бутылку и собирался уже разлить по стаканам, как вдруг Марица встала.
— Подожди, папа, — остановила отца. — Мы кое-что привезли.
Она вышла из беседки и принесла сумку. Сначала достала кофту.
— Это тебе, мама, на зиму. А это тебе, сыночек. Пойди, переоденься. — Она дала ему костюмчик.
Когда теща с сыном вышли, Марица подала мне сумку и я вытащил коробку с коллекцией табаков.
— Марица рассказывала, что вы иногда выкуриваете трубку. Вот, будете иметь что курить. А это новая трубка из корня вереска и кисет к ней. Один мой друг понимает, что такое курево и посоветовал подарить вам этот кисет. Он герметичен и в нем можно не только сохранять, но и ароматизировать табак. Ну, табак можно переложить ломтиками яблок, то-се...
Вдруг я заметил, как на лице пожилого человека появилась искренняя радость. Пока тесть смотрел подарки, пришли Саша с бабушкой. На меня снова накатились воспоминания детства: фотограф сажает мою бабушку на стул, а меня, в костюмчике моряка, ставит рядом. На нас смотрит глаз большого фотоаппарата. Моя голова также стриженая и круглая, как у Саши. Я давно ожидал момента, когда покажу ему свое фото. Приехав от Марицы, я скопировал его на смартфон.
— Ишь ты, как раз по нем, — отметила Марица, рассматривая сына в обновке.
Я достал из кармана телефон, нашел раздел «галерея» и достал фото, где мы сняты с бабушкой.
— Вот глянь, Саша.
Он взял аппарат и прилип взглядом к экрану.
— Мама, когда это меня фотографировали? И что это за бабушка со мной? — поинтересовался мальчик.
Марица долго смотрела на снимок, а потом спросила:
— Что за мистика?
— Никакой мистики, солнышко. На снимке я и моя бабушка. Мне было тогда столько же лет, сколько сейчас Саше.
— Дай-ка, — сказала теща. Она долго рассматривала снимок, а потом заметила: — Действительно... Черты лица, цвет глаз — те же. Но есть и отличие. Уши.
— Да, — согласился я. — У меня они каплаухие.
Между тем тесть отодвинул свои подарки, взял бутылку с вином и наполнил небольшие стаканчики. Под его же тост «будем» мы и выпили. Саше Марица налила компот из кружки.
После выпитого я как бы перенесся на берег моря в поселок Куклия. Как на мой вкус, вино тестя мало чем отличалось от того, что мы там пили. Я посмотрел на Марицу, и она, словно очнувшись, сказала.
— Я не хотела во время нашего с вами телефонного разговора говорить о событии, которое вот-вот должно было произойти. Но когда оно уже состоялась, то я подумала, что скажу о нем не по телефону, а лучше в кругу семьи. Если коротко: мы обвенчались.
На время наступила тишина, никто не отзывался, а потом сказал удивленно Гавриил Васильевич:
— Где, на Кипре?
— Да, — ответила Марица.
— Так а что там за церковь? — спросила Анастасия Николаевна
— Православная, мама. А если точнее, то мы поженились в первом храме в истории христианской веры. До того, как он был построен, храмов веры еще не существовало. — Она подтянула ближе сумку и вытащила рамку с венчальным удостоверением. — Вот. Теперь мы перед Богом и людьми...
У матери на мгновение лицо будто размякло, а из черных, как и у Марицы, глаз выкатились две слезинки. Краем глаза я заметил, как дрогнул подбородок у отца, но только на мгновение. В подтверждение сказанного, Марица положила на стол ладонь с обручальным кольцом. Положил и я свою. Тогда поискал в «галерее» смартфона снимки с нашего венчания и дал теще. Она припала взглядом к экрану, спустя какое-то время заметила:
— Жаль, дочка, что на тебе фаты нет.
— Конечно. Но тогда бы у нас не было обручальных колец.
— Это такое дело, — снисходительно сказал тесть.
До сих пор Марицины родители обращались ко мне на украинском языке. Это были только отдельные слова и фразы, которые, как я думал, они употребляли потому, что я с Украины. В Коктебеле же, где мы познакомились с Марицей, мы общались на русском — преимущественно на русском, потому что в лексике Марицы проскакивали также молдавские и украинские слова. Теперь я понял, что это не была попытка подладиться под мою языковую принадлежность. Не было это и сленгом. Это был их язык. После обеда, когда женщины и мальчик пошли в дом, я поинтересовался у тестя, почему они между собой не говорят по-молдавски. И добавил:
— Разве вы не молдаване?
— Молдаване, — сказал он, — но рода казацкого. Случилось так, что мы и женились, и выходили замуж за украинцев. В Молдавии много наших. Но речь молдавская для нас такая же родная, как и украинская. Вон Мария стала учительницей молдавского языка и молдавской же поэтессой. Даже имя себе придумала чисто молдавское — Марица. Мы живем здесь издавна. Помню рассказы еще моего прадеда о том, что род наш происходит из задунайских казаков. После русско-турецкой войны большая часть казаков вернулась в Украину: осели в Одесской области, на Южном Буге, а наша родня перебралась сюда. Земля здесь хоть и не такая щедрая, как у вас, но люди приветливые.
Тесть стал набивать трубку, принюхиваясь к табаку. Потом, щелкнул зажигалкой и, поднеся пламя к трубке, сказал:
— Спасибо за подарки. Я всегда мечтал о таком.
Мгновение он раскуривал, а затем затянулся, на лице появилось выражение отстраненности или забвение. Вдруг сказал:
— Послушай, мы вот «будем» и «будем», а за ваш приезд не выпили. — Он взял бутылку, но перед тем, как налить, поинтересовался: — Как ты на такое?
— Положительно, — улыбнулся я.
После этой рюмки я почувствовал, что легкое опьянение уже закончилось и с новой дозой начнется охмеление. Уже приготовился отказаться от новой чарки. Но тесть спросил:
— А как у вас с планами на будущее? Где вы собираетесь осесть — здесь или в Одессе?
— Мы так решили — я пока буду работать на судне, заработаю денег, продам все, что имею в моем городе и купим жилье в Одессе. А до тех пор все будет, как есть. Хлопот с общением не вижу. Сколько здесь от Одессы в Кишинев ехать...
Какое-то время тесть не подавал голос, а потом поинтересовался:
— А какие причины мятежа у вас в Украине?
— Это не мятеж, — сказал я. — Мятеж, когда какая-то из групп или партий захватит власть. Здесь же терпение лопнуло у всего населения.
— Терпение от чего?
— От безграничного произвола. Человека могли безнаказанно убить, покалечить, изнасиловать, в отделении милиции или в другом месте. — Мгновение я помолчал, а потом добавил: — А то просто стали исчезать люди. Случалось, что и возвращались, но уже без памяти. Но ни один врач от того беспамятства не лечит. Не существует и методов лечения.
Гавриил Васильевич сделал несколько затяжек, потом сказал:
— Я слышал что-то такое — по телевидению говорили. Те люди словно контужены.
— И о многих говорили? — поинтересовался я осторожно.
— Да нет — где-то случаев пять. Это было, кажется, еще в начале года, и вот, совсем недавно. Кстати, ваши события повлияли и на нас. Понаехали из Украины толстосумы, скупают все, что видят: земли, предприятия. Кое-кто уже получил гражданство и протаптывает тропу в Парламент. Наши властители смотрят на это лояльно.
— В такие моменты из страны бегут не так толстосумы, как бандиты с награбленным, — заметил я.
— Здесь не слишком обеспокоены тем, что это у них за капиталы. Лишь бы инвестировали экономику. А у них такие состояния! — Спустя момент тесть добавил: — По всему, обобрали вас капитально.
«Если бы только это, — подумал я. — Они оставили после себя морально поврежденное общество. А это уже лечится не несколькими годами, а несколькими поколениями».
25
Мы с Марицей ехали пригородом Одессы, когда вдруг в нагрудном кармане завибрировал телефон. Кто-то басовитым голосом спросил я ли это, а потом сказал:
— Ваш номер мне дал Игорь, журналист. Не стану терять времени на тему вашего с ним разговора, а перейду сразу к делу. Вы, как я понял, сомневаетесь в целесообразности привлечения экзорцистов?
— А вы редактор? — поинтересовался я.
— Да.
— Дело в том, что экзорцисты выгоняют из одержимого человека беса, который взбесился. А это бывает редко. Чаще же обе сущности — хозяин и квартирант сосуществуют в полной гармонии. Среди таких пар чаще достигает успехов тот, в плоти которого хозяин лишен табутивного барьера. И когда вторая сущность толкает хозяина плоти на пренебрежение к любому закону — человеческому или Божьему. Если в нем вовремя не распознать нечистого, он стремительно достигнет самых больших высот. Если это бизнесмен, то он не остановится перед физическим уничтожением конкурента, если политик, то запустит в свет любую ложь. А если он уже вгнездился на высшей ступени иерархической лестницы, то кто выгонит из него беса? Это первое, а второе: научиться экзорцизму нельзя, экзорцистом надо родиться. Как, например, певцом. Тогда и молитва, с помощью которой выгоняют из человека лукавого, сработает.
— Логично, — послышалось на той стороне. — Так что же, в создании института экзорцизма пропадает смысл?
— Нет. Но для него следует подбирать людей, которые способны распознать в субъекте квартиранта. Если же он такими способностями наделен, то, следовательно, сможет и выгнать пришельца из тела хозяина.
— Куда?
— На Темный Сателлит.
— Вижу, тема вам известна не понаслышке. Напомните, что такое Темный Сателлит.
— Ну, на него еще говорят «Орб». Это одна из составляющих ауры планеты Земля. Она отвечает за такие рефлексы живых организмов, как есть, пить, размножаться. На ней селятся также души уродцев, мутантов сознания и т.п. Но это не то, о чем мы говорили с Игорем. Речь шла о беспамятьках или, как он говорит на них, — непомнящих. Это субъекты, которых кто-то очистил от памяти. Зачем? Напрашивается только один вывод: их готовили быть носителями для сущностей, которым не дано войти в материальный мир естественным путем, то есть через рождение.
— Не тратьте время на объяснения. Я об этом знаю. Не знаю только, кто они — те сущности, для которых подготовили человеческие оболочки. Если это не бесы, как вы утверждаете...
— А кто подготовил оболочки, вы знаете?
— В общих чертах... Но об этом — не по телефону.
— Итак, о том, кто те сущности, для которых готовили человеческие скафандры, и кто готовил скафандры поговорим при встрече. Хорошо?
— Хорошо, — заверил редактор. — Вы мне позвоните?
— Да.
Я сохранил номер телефона газетчика. Его густой тембр какое-то время после разговора еще слышался в моей памяти.
Между тем автобус подкатил к автовокзалу, мы вышли и сели на маршрутку, которая проезжала мимо морвокзала. А там, в каюте, я облачился в джинсовую пару и одел тюбетейку.
— Солнышко, я ненадолго, — пообещал Марице и поспешил в город.
Мне не терпелось встретиться с редактором.
Офис редакции газеты располагался в полуподвальном помещении старинного дома на одной из центральных улиц Одессы. Двери были настежь, и я уже с порога окинул взглядом все помещение с несколькими письменными столами, за одним из которых — самым большим — сидел мужчина средних лет. Больше в комнате никого не было. Мужчина имел смуглое обветренное лицо с чертами, скорее присущими портовому грузчику, но отнюдь не редактору газеты. Мы пожали друг другу руки и хозяин показал на стул с другой стороны стола. Сам он сидел спиной к окну, за которым промелькнули чьи-то ноги и послышался стук каблуков об асфальт. Самой прохожей не было видно, а только ее ноги до колен и тонкие длинные «шпильки». Скоро прошел мужчина. Заметив на моем лице реакцию на происходящее извне, в нескольких шагах от нас, редактор улыбнулся:
— Когда нас сюда выселили из бывшего нашего офиса, я также, как вот вы, каждый раз смущался. Мне все время казалось, что по мне, по нашей редакции кто-то топчется, а точнее сказать: кто-то вытирает об нас ноги.
— А вы не пробовали договориться с властью? — поинтересовался я. — Ну, чтобы выделили что-то поприличнее? Ведь, как поется: «Одесса очень велика»...
— Конечно, нет. Я просто знал ситуацию. Более того — один из вице-губернаторов положил глаз и на это помещение, мол, для нас и этого жирно. Он предлагал выселить нас куда-то на периферию. Слишком настойчиво стал пробивать эту идею после выхода в свет статьи Игоря о непомнящем. Связь никто не заметил, только я — мне-то было известно, куда исчезают люди. Хоть я и не знал, что происходит с ними потом. Я и сейчас толком не знаю.
Редактор имел приятный басовитый голос человека, который часто выступает перед аудиторией. На время я как бы отключился от смысла слов, а только слышал звуки. В то же время мне было известно из опыта, что ничего существенного не пропущу. Вдруг во мне как бы снова щелкнул тумблер, отвечающий за смысл:
—... Сначала куда-то пропали один за другим три журналиста. Через некоторое время Союз журналистов опубликовал объявление в средствах массовой информации об их исчезновении. Прошло время, но никто не отзывался. Уже о них стали забывать, как вдруг исчез еще один наш коллега. Но потом он появился, однако это уже был другой человек — в поведении, в общении. Может, это грубо, что я скажу, но он стал как бы пришибленный. То лепечет что-то непонятное, то начинает говорить о каких-то подземных галереях, о санитарах, которые там хозяйничают. Называл фамилии трех пропавших журналистов, говорил о больничных койках и жаловался на плохой харч. Связь между всем, что этот человек накалякал, следует еще установить. Теперь он в психушке. Игорь его недавно посетил, говорит, что тот медленно-медленно приходит в себя. Уже можно скомпоновать картину всего того, что с ним произошло. Оказывается, он исследовал, куда исчезли его друзья, а это была одна компания, ну, квасили там по кофейням... И докопался, что их забрала скорая помощь, и установил маршрут, куда она уехала. Выследил, что конечным пунктом, где скорая вдруг исчезала, были катакомбы за городом. Не те, в которые туристов водят, — другие. Как оказалось только вот теперь, это были подземные хранилища для оружия и снарядов еще довоенного арсенала, которые вывезли в совдеповское время. Журналист говорит, что непомнящих там было около двух десятков. Периодически кто-то исчезал, но перед исчезновением он становился нормальным человеком. Только и того, что, бывало, заговаривался на непонятном языке. Скоро на его место привозили нового непомнящего.
— А память где отшибло? Там же в подземелье? — спросил я.
— Нет, в машине «скорой помощи». У них был прибор, который гнал какие-то частоты. Но машину ту кто-то сжег вместе с санитарами. После того «непомнящих» уже не привозили. Четвертого журналиста обеспамятили обычным способом — колом по голове. А в катакомбы привезли на крутой иномарке. Память постепенно возвращается к нашему коллеге, уже высветились и разговоры двух быков в иномарке. Они говорили, что-то о новом приборе, который лишает человека памяти с помощью, как частот, так и препаратов, и о новых машинах скорой помощи, которые должны вот-вот поступить. Мол, пока журналист поживет в подземелье с отбитыми мозгами. До сих пор ни один из тех, кто был в катакомбах, не делал попытки убежать и даже не проявлял желание оказаться на поверхности. Трое санитаров-наблюдателей не слишком озабочены возможным бегством. Во-первых, «пациенты» были лишены сознания, а во-вторых, если бы кто-то захотел сделать ноги, то он оказался бы в лабиринте, выйти из которого крайне трудно. Журналисту нашему как-то повезло, он, будучи в полусознании и освещая тоннель зажигалкой, все-таки выбрался на поверхность... Ага, те трое наших сейчас находятся в пансионате — я их видел. Но они ни меня, ни Игоря не узнали. Мы начали копать на предмет того, имеет ли то все отношение к властным структурам. Нет. Похоже, действовала частная организация.
Мне хотелось рассказать о вице-губернаторе и одном из важных говнюков моего города — Свистоплясе, но я сдержался. Зато сказал:
— Вы говорите, что периодически кто-то из беспамятьков будто бы поправлялся... Это не было выздоровление. В его плоть, очищенную от души, воплощалась сущность человека, жившего в земном мире более двух тысяч лет назад. Этого комиссара отправляли в чужом теле в какой-то из регионов Украины, где он готовил население до прихода... — На мгновение я запнулся, подбирая, что сказать, и наконец, сказал: — До прихода колосса.
— Какого еще колосса? — поинтересовался редактор.
— Ну, истукана, символа Вавилонской власти.
— О чем-то подобном у нас с Игорем была речь — имею в виду вторжение. А только при чем здесь Вавилон?
— Вавилон, а точнее Новый Вавилон — государство, основанное Набопаласаром более двух с половиной тысяч лет назад в Месопотамии. После него, страной правил его сын Навуходоносор и, кажется, Набонид и Валтасар. Эта формация просуществовала восемьдесят восемь лет. Она стала аналогом, а точнее формой правления, для следующих Мидоперсии, Греции и Рима. Идейным стержнем власти была вера в бога Мардука. Только в следующих государственных образованиях он назывался уже по-другому. Это был образец неслыханной тирании. Ее уничтожило христианство. Но уничтожило только земную модель. Программа же ее находилась в архиве вселенской памяти до тысяча девятьсот семнадцатого года, когда она в полной мере наложилась на крупнейшую в мире империю — Российскую. И просуществовала на одной шестой суши Земли семьдесят три года и семь месяцев. Все институты власти, все формы взаимоотношений между людьми здесь были те же, что и в Вавилоне. Только названия имели другие. Даже количество сатрапий, то есть областей, мало чем отличалось от Вавилонии. Там было 106 сатрапий, а здесь — у российского аналога всего на два или три больше. И ресурсы существования у них не очень отличаются — Новый Вавилон продержался восемьдесят восемь, а его советский аналог — семьдесят три года и семь месяцев.
— А что это за язык, на котором говорил, или заговаривался, пришелец?
— Халдейский. Государственный язык Нового Вавилона.
— Вы говорите: Нового... Разве был еще какой-то? — поинтересовался редактор.
— Был — сначала он назывался Вавилон, или Аккадское царство, в междуречье Тигра и Евфрата.
От моего взгляда не ускользнуло изменение на широком лице журналиста. Он поколебался, а потом спросил:
— А как разыскать тех, которые угадывают чужеродные сущности в человеке?
— Не знаю. Мне только известно, что они существуют. А как на них выйти, не имею представления.
— Да вам-то откуда о том известно?
— Когда-то моя творческая стезя вывела меня в реальность, которую, чтобы ее увидеть, нужно было заглянуть за забор материального мира. Я заглянул и увидел. И вынужден был напряженно думать над тем, что там происходит.
В серых глазах хозяина вспыхнули огоньки любопытства.
— Что именно? — поинтересовался он.
— Долго рассказывать. Скажу только, что свидетелей, увидевших это, уничтожают. Убили бы и меня, рано или поздно, если бы не известные события, которые потрясли не только все общество, но и саму сущность современного человека.
Вдруг редактор спросил:
— А вы сами способны распознать халдея в человеке?
Я чуть не сказал «да», но вдруг во мне сработал какой-то предохранитель. Я поколебался; передо мной сидел искренний человек, врать которому негоже.
— Пусть ваш вопрос останется без ответа, — сказал я, вставая. — Не сердитесь. Да, чуть не забыл. Ваша техника, — я кивнул на компьютер на столе, — принимает диски?
— Конечно. И дискеты, и флешки, — сказал хозяин.
— Тогда оставлю вам то, что вашим знаниям о беспамятьках придаст кое-что, что, возможно, выведет вас на людей со свойствами, интересующими вас. — Я вытащил из нагрудного кармана и положил перед редактором коробочку с малогабаритным компакт-диском. На нем были копии всех разговоров на халдейском языке, записанных на диктофон в больнице, а также тех, которые были в дневнике Володьки-Валтаса, переданном его отцом Кости. Были там также их переводы на украинский. После этого добавил: — отзывайтесь, если что.
Пожалуй, мало кто из туристов, которые заходили на судно, и череда которых терялася в глубине морвокзала, обращали внимание на двух в униформе морских офицеров, стоявших на палубе сбоку трапа и говоривших о чем-то своем.
— Сколько ты уже насчитал? — поинтересовался Костя.
— Двести пятьдесят, — сказал я.
Прошло еще четверть часа, когда в очереди людей с сумками я вдруг увидел пожилых супругов — мужа в красной рубашке, который тянул чемодан на колесиках, и женщину в зеленой кофточке. Они были едва ли не единственные, кто на нас, а точнее на меня, посмотрели. Когда пара приблизилась, я оказался уже в знакомых частотах и во мне тотчас возник зверь. Хотя цвета их глаз не было видно, но я знал наверняка — они желтые в черную крапинку. Вне всякого сомнения, на судно зашла пара темных. А то, что мужчина тянул большой чемодан, а женщина несла объемистую сумку, свидетельствовало о том, что они не туристы, а пассажиры, покидающие Украину.
— Красный и зеленая... — сказал я тихо.
Костя, дождавшись, когда пара пройдет вглубь палубы, пошел следом. Скоро он вернулся и сказал, что знает в какую каюту они зашли.
— Это темные или дети Мардука? — спросил.
Я сказал, что темные, и продолжил счет тех, кто приближался к трапу; уже стало видно конец очереди. Между тем Врач показался мне каким-то рассеянным... Вереница туристов замыкала молодая блондинка. Мне она показалась знакомой. Когда же женщина ступила на палубу, к ней подошел Костя. Они о чем-то поговорили и он повел ее дальше. Вдруг я вспомнил: это была дочь бывшей Костиной преподавательницы, с которой мы когда-то «чаевничали» в его каюте.
Приближался вечер. Судно плыло курсом от Варны в сторону Стамбула. Мы с Врачом стояли на верхней палубе на носу, куда не заходили туристы. Он сказал:
— Вчера звонил Михаил Игнатьевич. — Заметив, что я не понимаю, о ком идет речь, пояснил: — Ну, историк — Курис.
— А-а-а, вспомнил.
— Говорил, что состоялось очередное заседание комиссии по непомнящим. Там решили привлечь к их группе и тебя.
— У меня другие планы, — сказал я.
Мне показалось, что Костя после этих слов вздохнул с облегчением.
Некоторое время мы стояли молча. Но неожиданно у меня вырвалось:
— Как зовут девушку, которую ты встретил во время посадки в Одессе?
— Оксана, — сказал Врач. — Это дочь Людмилы Федоровны. Помнишь — медичка?
— Судя по тому, что она уже второй раз на судне, — у вас с ней что-то серьезное? — сделал я предположение.
— По сути, я ее не знаю. Пока воздержусь от серьезного шага. Мне уже не столько лет, чтобы дважды ходить в загс, ну, сначала для заключения брака, а затем — за разводом. Вот ты, сколько лет знал Марицу, прежде чем обвенчаться?
Я сказал, что десять и что мой случай особый, он не может быть примером для других. Мысленно прикинул, что девушка, как говорила ее мать, в этом году закончила ординатуру, следовательно, ей где-то лет двадцать семь — двадцать восемь.
«Господи, дай Косте душевный покой и любовь!» — мелькнуло в голове. Я также подумал о Ксилантии, которому испортили жизнь дети Мардука, и о Баксе. «Дай Боже, и им найти свой уютный уголок в жизни!», — попросил я у Господа.
И тут до едва слышимого гудения двигателя и плеска волн за бортом присоединился звук моего телефона. Я включил его на громкость.
— Алло, — послышался баритон редактора. — Уже несколько раз пытаюсь до вас добраться, но каждый раз слышу одно: «Абонент находится вне зоны досягаемости». Вы, наверное, где-то далеко? — Поскольку я не спешил отвечать, он продолжал: — Комиссия по непомнящим предлагает вам стать ее членом. И это не на общественных началах. Ну, денежки из бюджета выделяют.
— Спасибо, — сказал я, — но у меня есть работа. И чего вдруг у вас там решили, что я буду на своем месте?
Некоторое время на той стороне не отзывались, наконец, послышалось:
— Кое-что нам рассказал Курис.
— Не знаю, о чем он вам говорил, но я не готов менять свои планы?
Опять наступило молчание, после которого послышалось:
— Видите ли, дело настолько серьезное, что не лишне напомнить вам и о долге патриота.
— Действительно? А кто такие патриоты? Не спешите с ответом, я вам скажу, кто они. Это те, что меняют власть одних воров на власть других, нечистых на руку, и имеют от того моральное удовлетворение. Но только на время, потому что, наконец, их и самих начинают истреблять.
— На этот раз речь идет не о ворах, а о чем-то значительно хуже, — в басистом голосе редактора угадывалась досада. — Но если вы...
И тут я почувствовал нечто похожее на угрызения совести. Человек-то все понял.
— Постойте. Договоримся так: я могу числиться у вас консультантом на общественных началах. А поскольку моя служба связана с отлучками из города, я буду приезжать, как только возникнет потребность; но прежде мы должны будем договоримся по телефону.
— Ну, что ж. Пусть так, — сказал редактор, как мне показалось, с облегчением в голосе.
Костя, который все слышал, сказал, чтобы я поинтересовался, как дела в других областях. Я спросил и получил ответ:
— Так же, как и здесь. Пока — на стадии формирования структуры, чем-то напоминающей министерство или комитет. Всего доброго.
Вдруг у меня вырвалось:
— Подождите... А Курис снова ходил в профилакторий к бепамятькам?
— Нет, на этот раз собирались только члены комиссии.
— Он что, рассказал всей комиссии о нашей с ним встрече?
— Нет. Только мне. Правда, при этом был Игорь.
— Хорошо. Спасибо. Теперь пока.
26
В редакции, порог которой я переступил, кроме хозяина, было еще семеро — шесть мужчин и одна монахиня. С противоположной стороны от стола редактора сидел Курис — историк.
Один из тех, кто был ближе к двери, встал и, приблизившись ко мне, сказал приглушенно:
— Простите, у нас совещание. Не могли бы вы завтра?.. — Это был Игорь, он протянул мне визитку. — Вот здесь телефон, перед тем как идти, позвоните. — Спустя мгновение поднял глаза, на его лице появилось удивление. Под козырьком фуражки он распознал розовые пятна на моей левой щеке.
По всему судя, меня не узнали ни Курис, ни редактор. Тем временем Игорь поспешил к столу и что-то шепнул на ухо начальнику. Тот встал и подошел ко мне. Поздоровался, а потом объяснил всем, что это тот, о ком шла речь на предыдущем совещании. Он, наверное, собирался что-то добавить, но в этот момент раздался телефон. Редактор поднес трубку к уху, сказал в ответ:
— Да. — А потом — к присутствующим: — Пошли. Транспорт уже — под окном.
Это был микроавтобус, колеса которого минуту назад возникли напротив окна полуподвального помещения редакции. Самого автобуса не было видно. По дороге Курис пожал мне руку, и мы сели рядом. Впереди нас разместились редактор с монахиней. Автобусик какое-то время петлял по центральным улицам, а потом выехал на дорогу Черноморского казачества. Через четверть часа мы уже двигались по Николаевской трассе вдоль берега. Уличный грохот остался позади; воспользовавшись относительной тишиной, редактор встал и сказал несколько слов обо мне — консультанте, который, не исключено, может, станет членом комиссии. А потом представил мне каждого — лаконично, как в газетном материале. То были матушка Параскева из женского монастыря, врач-психиатр, такого же возраста, как и Костя, и не исключено, что именно тот, о котором Костя мне рассказывал, известный в Одессе педагог — пожилой человек, и еще кто-то, чьих фамилий я не расслышал. Между тем автобус проехал Крыжановку, Фонтанку, переехал на другой берег Великого Аджаликского залива и повернул налево в направлении Новых Биляр. Через четверть часа он съехал с асфальта на боковую, устланную шлаком, дорогу. Вскоре мы оказались в котловине, точнее сказать, на дне оврага, поросшего боярышником, шиповником и дерезой, которые переходили в дубраву, где уже росли большие деревья. Неожиданно дорога оборвалась перед высокими металлическими воротами, с обеих сторон которых тянулся забор, из такого же гофрированного металла. Он терялся где-то в глубине ореховой рощи. За воротами угадывалось закрытое пространство, а у меня возникло такое же ощущение, как тогда, когда я глухой ночью спускался в подвал котельной, где корчился в судорогах Костя, «возглавляемый» сыном Мардука. Ловушка, — мелькнуло в голове. Вдруг я спросил Куриса:
— А какова цель поездки?
— Знакомство с новым куратором от администрации. Этот, что сейчас, временно исполнял работу с непомнящими, и одновременно имел должность во власти. А новый... Кто знает, кто он такой. Скажет сам.
Я заметил сбоку ворот столбик от шлагбаума и еще один — высокий, с дощечкой, на которой можно было разобрать только «Спортивно-оздоровительный лагерь...». Еще угадывалось слово: «института...».
Между тем после нескольких слов, сказанных водителем по телефону, ворота автоматически раздвинулись и автобус въехал на большой двор перед длинным одноэтажным домом с тремя входными дверями.
Нас встретила женщина в белом халате, которая вышла из средней двери. Сначала она поклонилась матушке Параскеве, а затем пожала нам всем руки. Ей было где-то за тридцать, от нее пахло мятой. На мне она задержала взгляд, видимо, потому, что я появился впервые. Женщина сказала:
— Только что звонили, что новый куратор задержится, а поскольку у наших пациентов время обеда, то предлагаю и вам начать с обеда. Заодно увидите и попробуете блюда, которыми мы кормим больных.
Она направилась в первые из трех дверей дома, за которыми оказался зал со столами и четырьмя стульями вокруг каждого. На столах краснели по четыре тарелки с борщом, стояла хлебница с ломтями хлеба и возле каждой тарелки лежало по ложке. Нам она показала на два сдвинутых стола в левом конце зала с семью тарелками с борщом. Справа была кухня и «амбразура», откуда разносили блюда.
Как только мы расселись, в столовую стали заходить мужчины в военном. На них была летняя форма, привезенная из какого-то военного склада. Они садились по четыре за стол, при этом никто не обмолвился и словом. В основном это были люди в возрасте от двадцати до сорока лет, смуглые и совсем белокожие, худощавые и тучные. Но было что-то, что нивелировало эти различия, — они были стриженые. А больше всего их роднили выражения на лицах. Точнее сказать: одно и то же для всех выражение — полной отрешенности. Они, казалось, заходили в столовую на «автопилоте», каждый зная, где его место. Пациенты заполнили пять столов, а за шестым сидел только один. Итак, непомнящих было двадцать один человек.
— Такой борщ я могу поесть только у мамы, здесь даже привкус старого сала угадывается, — сказал редактор, подбирая последнюю ложку из тарелки. И добавил: — Если нашим непомнящим что-то и угрожает, то это ожирение.
Когда тарелки на всех столах уже были пусты, появились две кухарки с кастрюлями и положили каждому в ту же тарелку по черпаку какой-то еды. Оказалось, что это было овощное рагу. Потом поставили всем по стакану чая, запаренного на чебреце и мяте.
Управляющая заведением появилась, когда рагу уже было доедено, а чай выпит. Она окинула взглядом все столы, а потом сказала четким голосом:
— В палату.
Вдруг мужчины в военном поднялись и направились к двери. Ни один из них не спешил и не медлил.
Между тем матушка Параскева принесла из автобуса какую-то раму, завернутую в ткань. Это была икона Николая Угодника.
— Вот то, о чем мы говорили в прошлый раз. Здесь, в трапезной, эта икона будет на месте, — сказала монахиня и показала на гвоздь между двумя окнами, где когда-то висел чей-то портрет. — Не мешало бы и лампадку внизу повесить.
Управительница заверила, что сделает все, как они и договаривались.
Палата скорее напоминала казарму. В ней стояли двадцать две кровати, перилами вплотную к стене, заправленные так же, как и в казарме. Рядом с каждой кроватью стояло по тумбочке, а с другой стороны — стул, на котором сидел «солдат». Лица у них были невозмутимые. Я не сравнил бы их с муляжами, потому что это были живые люди со здоровой кожей на лицах. Только в глазах было темно. Обитель сущности — тело было пустым. Кто-то, вынул душу и погасил свет в обители, поэтому в глазах не угадывалось ни искорки.
И тут поинтересовался в управительницы врач-психиатр:
— Ну что, никто не заговорил за это время?
— Нет, — ответила женщина. — Тот разговорчивый, что бормотал что-то непонятное и цеплялся к кому-то из вас, был последним. Наверное, выболтал тогда все слова, которые знал, и умолк. Вот он — у предпоследней, двадцать первой кровати.
К моему плечу прикоснулся историк.
— Это из него в меня вошло… — сказал шепотом. — Он тогда подошел, пожал руку, заговорил по-халдейски, а потом вдруг обнял. Сначала я подумал, что ему каким-то образом стало известно о моих занятиях халдейскими текстами, но затем меня вроде бы не стало.
— Я так и понял, — ответил я.
Вдруг тишину нарушил звук автомобиля.
— Куратор приехал, — сказала управительница заведением и поспешила из палаты.
Во дворе остановилось белое легковое авто. Приоткрылась дверь за водителем и внутри зашевелилось что-то красное. На мгновение показалось, что это не автомобиль, а гигантское яйцо, в котором отломался кусок скорлупы и сейчас из него должен вылупиться птенец. «Рептилия», — поправил мои мысли внутренний голос. Между тем на гравий, которым был устлан двор, ступила нога в женской туфле, а потом с проема выдвинулось бедро в красном платье. Кроме нее в машине сидел только водитель. Итак, новым куратором комиссии теперь будет женщина.
Управительница поспешила к авто.
Это была пожилая дама в платье, хотя и просторном, но которое не скрывало складок на упитанном теле. Вдруг я заметил, что моими глазами смотрит мой зверь-хранитель. Это он бросил реплику про рептилию. Вне всякого сомнения, в профилакторий приехала темная. Мгновение, выслушав слова управительницы, женщина обняла ее и поцеловала. Они выглядели как дочь и мать. Дочь в белом халате — стройная, с тонкой талией, мама в ярко-красном платье, в котором не заметно было и намека на талию. Несмотря на возраст, в теле куратора угадывалась мощная энергетика; платье ее выигрывало на солнце меняющимися бликами. На ней были туфли, также красные, с низкими каблуками. Она окинула нас всех доброжелательным взглядом, и мне на мгновение показалось, что это был не взгляд желтых в черную крапинку глаз, а объятия ее астральных рук. А еще мне показалось, что в воздухе появился запах глины или пашни. На всякий случай я положил ладонь на холку моего зверя, который стоял во мне на всех четырех лапах, весь напряженный.
Между тем женщина подошла к нам и сказала низким мягким голосом:
— Отборное общество, меня прислали сюда из Киева. Я буду куратором от областной администрации и нового ведомства, которое еще не имеет названия, в делах людей, потерявших память. Это большая наша проблема, которую обделила своим вниманием прежняя власть, и которая нам досталась в наследство. Но перед тем, как начать разговор о проблемах, свалившихся на нашу голову, предлагаю познакомиться поближе. Здесь у меня есть кое-что... — Женщина сделала несколько шагов к машине и достала из багажника большой пакет.
На спаренном столе появились сначала бутылка коньяка и литровая фляга с мутной жидкостью, затем — кольцо хорошо запеченной кровяной колбасы, кусок сала и с десяток помидоров. Пока вновь прибывшая привычными движениями нарезала колбасу и сало, подошла кухарка со стаканами и тарелкой с хлебом.
— Не знаю, как вы, благородное общество, а у меня со вчерашнего вечера крошки во рту не было, — сказала куратор, разливая коньяк. — Ну, за наше сотрудничество! — произнесла она, подняв стакан для чокания.
Выпили все, даже матушка Параскева. Взяли и по кусочку колбасы, которая влекла чесночным запахом. Не прошло и десяти минут, как мы отошли от стола.
Между тем зверь мой ни на миг не оставлял без внимания женщину в красном «мешке» и красных же туфлях. Лицо ее стало разгоряченным, над верхней губой появились капельки пота. Она затянула приятным низким голосом «Многая лета...». Вдруг сказала:
— Я уже убедилась за много лет, что ни одно серьезное дело нельзя начинать без «Многая лета». — Опять послышалось пение куратора, к которому присоединился высокий голос матушки Параскевы, а с тем и мужские голоса, кроме моего.
«Душевно получается, — подумал я, и вдруг меня что-то выхватило из компании и перенесло в офис писательской организации в застолье по случаю принятия в Союз писателей новобранок. — Сейчас начнутся повторы «Многая лета, многая лета...».
Но я ошибся.
— А теперь... — сказала куратор, ставя стакан на стол. — Меня зовут Лилит Мартыновна. По специальности я филолог, а по призванию поэтесса. А сейчас я хотела бы осмотреть хозяйство, в котором нам предстоит работать. Пусть здесь остается все, как есть, потому как мы еще вернемся, а теперь пойдем в палату. — Она направилась к выходу.
Между тем меня не покидало тревожное ощущение, что я эту женщину уже где-то видел. Она напоминала Алисию Бамбулу. Отличалась только «габаритами» — Бамбула была обычной грудастой бабой, эта же имела широкую объемистую фигура женщины, которой надоело воевать с лишним весом и она уже ни в чем себе не отказывала. А еще не выходили из головы слова, что ее прислали из Киева. Я подумал: если бы это была Бамбула, то меня, наверное, узнала бы. Но до сих пор она останавливала взгляд только на монахине. По дороге в палату даже подошла к ней и сказала:
— Матушка, э-э-э...
— Параскева, — назвалась служительница веры.
— Очень приятно, матушка Параскева. В юности я тоже мечтала посвятить себя служению Богу. Но, как говорится, пути Господни не исповедимы. Как член Союза писателей, я тешу себя тем, что литература также Божий промысел.
— Конечно, конечно, — согласилась монахиня.
Вдруг я заметил, что зверь во мне не просто смотрел моими глазами, а в любой момент готов был превратиться в молнию. Его, как и меня, разозлило лицемерие темной. «А исчезнуть бы тебе!» — мелькнула мысль. И тут я услышал как прорычал зверь: «Сука! Темная сука!».
В палате Лилит Мартыновна удивленно, как мне показалось, остановилась перед лицами двадцати одного непомнящего. Но видела она в них не обездушенные человеческие матрицы, а мужской пол. Что-то прошептала управительнице, но та неловко склонила голову и не ответила.
— Но это же так естественно... — расслышал я шепот куратора.
И тут у меня за спиной послышался приглушенный голос редактора:
— Обратите внимание на сидящих у пятого, шестого и седьмого мест. Это журналисты, о которых я говорил.
Это были парни интеллигентного вида, в возрасте двадцати двух — двадцати пяти лет. Развитые торсы и мускулистые руки свидетельствовали, что они занимались спортом. На них-то и был нацелен взгляд куратора.
Я обернулся к редактору и прошептал:
— Держитесь подальше от толстухи. И предупредите Куриса и Параскеву.
После этого я вышел незаметно во двор. Через минуту уже разговаривал по телефону с автором синонимического словаря в моем городе.
—....Спрашиваешь, кто сейчас писательский голова? — сказал коллега. — Безголовые мы. Нашу Монстрадаму перевели в Одессу на какую-то государственную должность. Ну, она, когда все это началось, ходила протестовать под администрацию и больше всех кричала. А когда все изменилось, о ней вспомнили. Номенклатура теперь Бамбула.
После этих слов коллеги мне на мгновение показалось, как в сознании что-то стало рушиться. Рухнул забор, который, как мне казалось, уже был установлен на границе новой действительности и края без возврата. Назначение его было не впускать в наше измерение детей Мардука. И тут перед мысленным взором, как на экране телевизора, начали появляться слайды моих умерших друзей: Натальи Голембиовской и Сашка Замулы, Максима Ивановича Капелюшного и Ольги Копыленко — всех, кто ушел из жизни за время председательства Бамбух-Бамбулы. Их было больше двадцати человек — каждый третий. Уже не говоря о тех, которые стали калеками: у того болезнь Паркинсона, у другого инсульт, еще одному ампутировали кусок прямой кишки. Я снова пережил тяжелую болезнь и страшное видение моего жертвоприношения на горе Броккен, перед моим мысленным взором промелькнули рожи, хари, морды крыс в человеческом облике, мужского и женского пола, которые ежедневно конвоировали меня — свободного человека — с собаками, а другие сопровождали везде, где бы я ни был.
Раньше я считал Бамбух-Бамбулу просто темной, но после телефонного разговора с женщинами из интерната, где она училась, мне стало известно наверняка: в раскормленном могучем теле селятся две сущности — темная и дочь (а, может, сын) Мардука. С каждой такой мыслью я чувствовал как возбухает ненавистью мой зверь-хранитель — чудовище, возникшее как реакция на бамбухов и верхоглядов-свистоплясов; свирепеет и полнится мощью, которой он до этого времени не знал. Мелькнула и трезвая мысль: если мой зверь отправит сейчас в край без возврата дитя Мардука, то будет сложно узнать, чья рука в Киеве направила его — дитя — сюда. А что это была злая рука, у меня не возникало никаких сомнений. Эта сила владеет информацией где, в каком именно городе, сохранились бамбухи-верхогляды. И теперь она — эта рука — поставит их кураторами над комиссиями по непомнящим.
Но чудовище во мне было полностью лишено здравого рассудка. Ведь оно являлось эмоцией, вызванной годами притеснений, унижений и лишений, умноженными на мою волю. Мощи пальцев, которые вонзились в загривок зверя, не хватило. Из груди моей вылетел шар величиной с кулак — одинаково черный и огненный и попал в спину Бамбух чуть выше поясницы. Случилось неожиданное — женщина не упала...
Глаза, которые, казалось, не принадлежали мне, видели здоровенную тетку, по обе стороны которой стояли — слева редактор, историк и врач, а справа — педагог, монахиня и Управительница. Они все были укутаны в нечто похожее на коричневый туман — это была аура толстухи. Через мгновение «туман» стал таять, а его ореол уменьшаться. Сначала он покинул врача и управительницу, затем историка и монахиню и, наконец, остался только вокруг фигуры Бамбух-Бамбулы. Я ожидал, что сейчас начнется борьба между сущностью темной — хозяйкой плоти — и дитям Мардука. Но этого не произошло, ведь владельцами тела были обе сущности: темная по матери (Даруньке) и дитя Мардука по отцу (Джебану), они в этом теле пришли в земной мир. Толстые икры Бамбухчихи чуть дрогнули. Послышались два голоса: сварливый говор сельской женщины и непонятные мужские слова. Последние были в основном иноязычные, а частоты, которыми их произносили, принадлежали вселенскому злу. Я подошел, чтобы лучше слышать, одновременно включая смартфон и выставляя его в режим диктофона. Спустя момент понял, что это был диалог матери и отца младенца, которые не могли прийти к согласию, крестить ребенка или нет. Оказывается, спор родителей отразился в памяти девочки как на магнитофоне. И теперь двойная сущность в ней — «темный-пришелец» стала разрушаться с момента пребывания ее в земном мире, а именно от первых воспоминаний. Послышался детский лепет, пожалуй, это был голос самой девчонки Лилит, а затем — щебетание детворы, наверное, интернатовской, среди которого выделялся низкий девичий голос Бамбух. Ежесекундно частота слов сгущалась и вскоре они уже неслись сплошным потоком. И вдруг наступила пауза, послышались слова, сказанные Алисией Бамбулой недавно; то было стихотворение, которое автор прочитала на писательском собрании при приеме ее в Союз писателей.
Настоящую суть стихотворения я понял только вот — теперь. Тогда же значения ему не придавал.
Похоже, обе души, перед тем как покинуть плоть земной женщины, очищались от информации, «налипшей» на них в земном мире. Скоро одна окажется на Темном Сателлите, вторая — в крае без возврата.
Еще мгновение слышалась непонятная скороговорка, уже приглушенная, а потом Бамбула рухнула. Точнее — осела на пол, затем перевернулась на спину. К ней сразу подошел врач и сначала проверил пульс, потом закатил веко.
— Похоже на отравление, — сказал он.
— А слова, точнее голоса, двух людей... — заметил историк.
— Такое бывает. Реакция психики на критическое состояние организма. Ну, там что-то отключилось — то, что контролирует память. В такие минуты человек может говорить все, что на язык попадет.
Между тем Курис подошел ко мне и прошептал:
— Мужской голос говорил халдейские слова.
Я сказал, что знаю и что это не отравление. Он посмотрел вопросительно, но я промолчал. Мысленно заметил, что уже в помещении не слышалось запаха глинища.
И тут бледное лицо женщины, которая лежала неподвижно, чуть порозовело, а погодя взялось жизнью. Она открыла веки и посмотрела карими глазами. Тогда села и окинула взглядом палату с двадцатью одним непомнящим и группу людей вокруг себя. На толстом лице не угадывалось и намека на какую-то мысль или эмоцию. Похоже, мощности моего зверя хватило, чтобы отправить в край без возврата не только сына (или дочь) Мардука, но и темную — душу Бамбух.
— Так что же делать? — сказала управительница. — Может быть, скорую вызывать?
— Подождем, — сказал врач. — Я не уверен, что это отравление. Во-первых, не пошла пена, а во-вторых, мы ели и пили то же самое, что и она. — Он окинул взглядом каждого, спросил: — Как вы себя чувствуете?
Не отозвался никто.
Над Бамбулой склонился редактор и спросил:
— Как вас зовут?
— Не знаю, — ответила женщина.
— Кто вы? — снова поинтересовался журналист.
— Не знаю, — был ответ.
Между тем управительница нервничала.
— Ну, надо же что-то делать, — сказала: в ее голосе звучали панические нотки.
— Для начала ее нужно посадить на стул, — сказал Курис.
А я подумал: «На стул у дадцать второй кровати. Теперь непомнящих будет столько же, сколько букв в халдейском алфавите. Надо поинтересоваться, какое название последней буквы и какое число ей отвечает».
Историк все понял. Кроме одного — куда делись два жителя из плоти женщины, сидевшей на полу — действительно ли они отправились каждый в свою реальность, или нашли «пристанище» в ком-то, кто находился в палате — членов комиссии или непомнящих.
Сказала матушка Параскева:
— Следует позвонить бывшему куратору. Эта женщина, похоже, не в состоянии выполнять свои обязанности.
Управительница как будто только и ждала этого совета. Она выхватила из кармана халата телефон и включила его на громкую связь.
— Что случилось, — послышался мужской голос после нескольких гудков.
Женщина точно описала словами ситуацию. В ответ мужской голос попросил дать телефон редактору.
— Похоже, имеем еще одного непомнящего, — сообщил журналист. — Нужен новый куратор.
Мужчина на том конце сказал, что так сразу не может решить, как нам быть, и пообещал позвонить позже. Между тем Бамбула встала в полный рост, это снова была мощная баба, но только в плане тела. Из нее куда-то девались животная энергетика. Врач и Параскева взяли ее под руки и повели к последней — двадцать второй кровати. Стул заскрипел под тяжестью телес, которые не помещались на сиденье. Тем временем врач повторил вопрос, заданный журналистом Бамбуле и получил тот же ответ: «Не знаю».
Я лихорадочно, хотя и украдкой, осмотрел всех непомнящих и членов комиссии. Признаков сына Мардука ни на ком не заметил. Мой зверь, который сейчас ни чем себя не проявлял, был надежным индикатором, как на темного, так и на пришельца. К тому же я понимал, что для того, чтобы кого-то «возглавить», дитяти Мардука нужен близкий контакт. А такого у Бамбулы не было ни с кем.
И тут просигналило в кармане управительницы.
— Да, — сказала она, подняв к уху телефон, и мгновенно переключила его на громкость.
— Когда она вырубилась? — последовал вопрос.
Ответил редактор:
— Четверть часа назад. С точностью до полминуты. Кстати, она очнулась, но теперь это уже другое существо.
— Вот оно как. Чудеса какие-то... Мужчину, который прислал ее к нам, вчера арестовали. Выяснилось, что за ним большой криминал тянется от прошлой власти. Но не это странно. Четверть часа назад он также стал непомнящим. Именно тогда, когда это случилось с Бамбулой. Мне только что сообщили об этом.
— Действительно интересно, — сказал журналист. — А нам как быть?
— А никак. В Киеве сказали, что кураторов теперь выбирают сами члены комиссии из кого-то из своих. Штатное расписание остается то же, только куратор будет совмещать обязанности одного из членов комиссии. Конечно с надбавкой к зарплате. А вы убеждены, что Бамбула стала непомнящей?
— Да, — сказал редактор.
— Тогда снимите с нее мерку на одежду. Ну, там рост, полноту и т. д., для фабрики военного пошива. Это первое, и возьмите ее на обеспечение по питанию. Если что — звоните.
27
Мы вышли из микроавтобуса неподалеку исторического музея.
— Может, заглянете? — предложил Курис.
Я сказал, что должен уже быть на судне.
— Это не займет много времени, — заверил историк. — А разговор будет важный.
В кабинете горьковато пахло старой бумагой. Хозяин вытащил из ящика кипятильник и глиняную кружку.
— Думаю, по чашке крепкого чая нам не помешает, — сказал и, наполнив кружку водой из графина и подключив кипятильник, продолжил: — Как я понял, киевский начальник нашей кураторши был пришельцем, сыном Мардука. А в камере стал непомнящим. Итак, если он не симулирует, то, похоже, что возглавил одного из сокамерников. А это означает, что вся информация по нашей теме сохраняется в памяти преступника — ведь это заключенный — и когда-то ею — информацией могут воспользоваться дети Мардука. Получается так: сумма знаний и намерений новой власти, направленная на ликвидацию невидимой зловредной силы, становится открытой для этой же силы, а именно детей Мардука. Вопрос: какой смысл в существовании нашей комиссии?
То, что сказал историк, я понял еще тогда, когда услышал по телефону слова мужика из администрации об аресте начальствующего сына Мардука в Киеве.
— Вы лично знаете бывшего вашего куратора? — спросил я.
— Нашего, — поправил Курис. — Нашего с вами. Знаю.
— Позвоните ему.
Хозяин поискал в «контактах» нужный номер.
— Алло, Иван Павлович? Это Курис. Я — по той вашей информации об арестованном чиновнике в Киеве. Вот наш коллега хочет вам кое-что сказать. — Историк подал мне мобильный телефон.
— Здравствуйте, — сказал я. — Сколько всего заключенных сидят в камере, где находится тот, кто стал беспамятьком?
— С ним самим восемь, — ответили на той стороне. — А какое это имеет значение?
— Имеет... Просил бы вас связаться с Киевом и предостеречь, чтобы ни один из тех, кто находится в камере, не был переведен в другое место. Ни один. А в камеру вселили бы доверенного человека, который будет отслеживать, кто из заключенных заговорит на непонятном языке, или же будет употреблять в разговоре слова, вышедшие из употребления.
— Да там большинство рецидивисты. У них такая лексика, что ее мало кто поймет. Ну, по фене ботает.
— И все же... Там могут быть как слова, которые уже давно вышли из употребления современного человека, так и фрагменты высказываний на каком-то из восточных языков, например, халдейском. Если такого обнаружат, то пусть его тщательно изолируют и дадут знать в нашу — одесскую комиссию. Да, еще: пусть держатся от него на расстоянии хотя бы двух-трех метров, кто бы то ни был — начальник учреждения, конвоир или адвокат. И в завершение: пусть поотменяют и отзовут новых кураторов.
— Это — последнее уже сделано, — сказал голос на той стороне. — Члены комиссии выбирают себе куратора сами. Я говорил об этом редактору.
Пока я разговаривал, Курис заварил чай, потом наполнил им две небольшие чашечки и поставил банку с сахаром. Сам он сахар не употреблял, я тоже его проигнорировал.
— Когда произошло это с Лилит Мартыновной, — сказал хозяин кабинета, — она заговорила женским и мужским голосами. Мужским произносились халдейские слова.
— Я знаю. Я записал их на диктофон. Догадываюсь и о предмете разговора. Речь шла о том, стоит ли окрестить младенца Лилит. Мать — сельская ведьма — настаивала на том, а отец — сын Мардука категорически был против. Этот диалог отразился в памяти новорожденной и сохранялся вплоть до того момента, когда плоть уже старухи лишилась сущностей: и пришельца, и ведьмы.
— А как случилось, что она вдруг стала непомнящей? — поинтересовался историк.
Я улыбнулся, а потом сказал:
— Наверное, кто-то помог удалиться обоим жителям из тела лжекураторки — сущностям, рожденным от земной ведьмы и пришельца из потустороннего мира — в их края. Ну, в генах плода было что-то от матери и от отца, привлекшее эти две души; дитя родилось с ними. Нечто подобное случается, когда в человеческий плод входит душа гиены или крысы. Человеческое общество подкорректирует такое существо для жизни в земном мире, но его, как и сущность гиены или крысы, изменить невозможно. Стоит только возникнуть благоприятным условиям, как внутреннее содержание этих мерзких животных проявит себя в полной мере.
— Откуда вам известно о двух сущностях в теле лжекураторки — темной и пришельца? — поинтересовался историк.
— Как-то при встрече, когда будет больше времени, расскажу.
Я подумал, что в этот момент одну часть Бамбух встречает на Темном Сателлите ее мама Дарунька, а вторую — сына (или дочь) Мардука — отец Джебан, в ведомстве вавилонской богини Ерешкигель.
Вдруг мелькнуло в голове, что через час начинается заезд на судно новых туристов. И сию же минуту раздался звонок моего телефона. На дисплее высветился номер Кости.
— Да иду уже, иду, — сказал я.
— Ты где?
— Где, где? В музее.
— Давай скорей. Не пей с меня кровь, — послышался голос моего товарища.
Судно отчалило после регистрации последней из туристических групп. Мы с Костей еще долго стояли на палубе, наблюдая, как в сумерках то там, то сям вспыхивают огоньки в городе. Я уже все рассказал о непомнящих и событии в профилактории. Не назвал только настоящего имени лжекураторки. Между тем огоньков становилось все больше и скоро большой массив ночной суши, от которой мы отдалялись, напоминал поле, на котором шевелятся мириады светлячков. Некоторое время мы молчали, и тут Врач сказал:
— Что же получается, что главный куратор был сыном Мардука?
— Получается, что так.
— Вот сука! — прокомментировал Костя со свойственной ему прямотой. — Иди, знай теперь, кого он поставил над профилакториями.
Мы пошли в буфет поужинать, а потом — каждый в свою каюту. Там я вспомнил о записи голосов и включил компьютер, а потом подсоединил к нему смартфон.
Сначала послышался высокий женский голос:
— Я уже договорилась с батюшкой. Окрестит на прошлой неделе.
Вдруг словно приоткрылась дверь в ад и оттуда полетели звуковые частоты, которые, однако, оказались словами: «ослица», «дура», «ведь ты сама некрещенная, так зачем же...».
— Тогда, когда я родилась, было опасно крестить детей. Мои родители боялись. А теперь вроде бы и не очень. Ты прикинь, если мы не окрестим Лилиту, то в сельсовете, чтобы выдать метрику, потребуют твой паспорт. А где мы его возьмем? Завтра же за тобой приедут из района. А так младенца запишут в церковной книге и выдадут какое-то удостоверение. Тогда же, когда ты вспомнишь, где твои документы, или же тебе выдадут новые, мы на основании церковного свидетельства получим метрику. Теперь же мы запишем девочку на мою фамилию — Бамбух.
Из дверей ада снова полетели черные потоки слов, в основном халдейских, а из — украинских, которые я понял, можно было составить предложение: «принеся Лилит в церковь, ты ее убьешь или сделаешь калекой на всю жизнь. Там вынут из нее душу».
— Ну, что ты говоришь, Джебан? Она моя дочь — я ее родила.
На этот раз послышался обычный мужской голос, низкий как у Бамбулы:
— А я ее отец. И ты убьешь меня в ней.
— Странные слова твои, Джебан. Странные и непонятные. Ты это ты, а она это она. Хотя зачата была дочь наша по обоюдному согласию. Я действительно, как говорят люди, могу кого-то испортить, но не нашу же кровинку.
— Не в том дело, — снова послышался мужской голос. — Она особенная.
— Все дети для своих родителей особенные, — отметила женщина.
— Конечно. Но Лилит особенная по-другому. Таких как она теперь мало в мир приходит — прошло уже их время. А до того, как оно снова наступит, еще многие поколения землян появятся в земном мире и выйдут из него. Посвященная она и такие как она для важных деяний здесь, в этом мире. Поэтому они и появляются в неурочное время. — После этого снова послышались халдейские слова, в которых можно было узнать «Мардук», «Иштар», «Ерешкигель». А затем: — Это несовместимо с верой, в которую ты хочешь ее погрузить. И вообще мудрые были родители твои, когда не понесли тебя крестить.
— О каком призвании ты говоришь, человече?
— Какое бы не было. Не отдам я свою дочь Христу. Не отдам и все.
Последние слова диалога неслись в сгущенном режиме, и дальше я уже ничего не мог разобрать — это был сплошной поток не слов, а звуков. Так бывает, когда на плеере переходят в начало или конец песни за короткое время. Длилось это недолго. Вдруг поток звуков сменил четкий голос поэтессы Алисии Бамбулы. Низким, почти грудным голосом она начала читать стихотворение, которому я тогда не придал значения. То было обращение к сверхъестественной сущности — демиургу, объяснение ему в любви и трепетное желания близости с ним. Я вспомнил компанию писателей, что-то похожее на бенефис Бамбулы по случаю ее вступления в Союз писателей, который она проводила в Литературном музее.
Теперь же мне стало ясно, почему каждый раз, когда я видел эту женщину, во мне восставал мой зверь-хранитель. Он видел то, чего не мог разглядеть я, а затем стоял на страже, пока она не исчезала из вида. После того прошло немало времени но каждая встреча с новобрачной-поэтессой, активизировала во мне дикую силу и наполняла мощью, способной противостоять невидимой беде. Во мне срабатывал какой-то охранный рефлекс, данный природой, который у большинства людей за всю жизнь так и не проявит себя, и они умирают, не изведав, что это такое. Случается, целые нации существуют и умирают при усыпленном рефлексе самозащиты. Наконец уходят в небытие и те, кто испытал этот рефлекс — все имеет свой ресурс.
Но не все исчезает. Потому что НЕБЫТИЕ не пустота, а мир программ, которые через некоторый мегарон времени могут вновь активизироваться в земном мире.
С самого начала знакомства с этой женщиной я знал, что она темная, но мне неизвестно было, что в ее теле селятся две сущности, одна из которых — дитя Мардука — враг самой человеческой природы.
Теперь ее оболочка находится в профилактории для потерявших память — людей, у которых бамбулы же похитили их души.
Лилит Джебановна Бамбух сидит на стуле под номером двадцать два. Не потому ли, что двадцать вторая буква халдейского алфавита является его последней буквой? Впрочем, это может быть и чистой случайностью.
P.S. Напоминаю тебе, Читатель: «не может быть дружбы с темным, может быть только рабство у темного – человека или власти».
НЕ ПРОБУЖДАЙ ВО МНЕ ЗВЕРЯ!
В лабиринтах, где нет прохода,
в подсознаньи, на самом дне
завещанием нашего рода
спрятан он нерушимо во мне.
Тихо дремлет в подкорке серой,
будто в тлеющих углях огонь.
Не буди же во мне ты зверя
и на свет не зови его.
Убаюкал его теперь я,
присмирел он, как сено в стогу,
и, как мама ребенка, зверя
я в убежище берегу.
Сколько нужно отваги и муки,
сколько нужно невидимых слез,
чтобы зверь не проснулся, чтоб и в руки
и в раздумья не переполз!
Ужаснусь я: куда полез ты?
Не случилось бы драмы (горя) тут!
Ведь бывает, что (руки) зверя жесты
и в бездейственности растут.
Мне от этого нет покоя.
Этот зверь вызывает страх.
Своевольство его лихое
разбухает, как на дрожжах.
Я приветливый и покорный —
под венец хоть меня веди.
Но прошу я: себе на горе
зверя этого не буди!
КОММЕНТАРИЙ АВТОРА
к роману «ДЕТИ МАРДУКА»
Случилось так, что публикация романа была отложена. И вот, спустя год, когда появилась новая возможность его напечатать, я решил еще раз перечитать произведение, зная из опыта, что отыщу какую-то из незамеченных несуразностей. И я нашел, и не одну. Но не это главное. Временное расстояние в двенадцать месяцев, в течение которого мне ни разу не пришлось заглянуть в рукопись, сделало меня — автора обычным читателем. Отдельные разделы были написаны пять и более лет назад, и теперь воспринимались как новые. Первое впечатление было такое, что произведение скомпоновано из определенного количества блоков — больших и малых. Большие — это дешифрованные пророческие тексты, эзотерическая философия, мистика, эгрегор духовности — писательская среда, в которой вгнездилось несчастье, а также искренние чувства любви и дружбы. Малые блоки — разнообразные факты истории, авторские размышления, примеры нечеловеческой жестокости и противостояния ей. По сути, произведение похоже на «сооружение», выложенное не из кирпичей одинаковой величины, а из каменных глыб — мегалитов. Это не крепость и не храм, возведенные с соблюдением всех фортификационных и храмовых особенностей. Но из него, как из крепостной стены или храмовой колокольни, открывается вид на окрестности за гранью стен. За пределами этого литературного произведения можно увидеть мир причин — то, что человеку, воспитанному на материалистических понятиях и их стереотипах, не дано разглядеть в обычной жизни. А оно окружает каждого и, случается, становится видимым и влияет на ход событий в жизни человека и всего человечества. Роман «Дети Мардука», если и не научит сразу увидеть невидимое, то хотя бы сориентирует читателя на такую возможность. А кое-кому, кто побывал в подобных ситуациях, поможет расширить мировоззрение и уберет из глаз шоры*. Я проследил и архитектонику произведения: прилегают ли должным образом «блоки» между собой, нет ли между ними щелей или чрезмерного слоя «связующего раствора». За образец взял мегалиты на пирамидах майя. Там вообще нет скрепляющего раствора, а плиты базальта, песчаника или другой местной породы связаны так, будто бы их перед тем размягчили, а уже потом прижали друг к другу. Я также пытался, чтобы составные произведения были плотно уложены в «теле» романа и сокрушался, когда наталкивался на толстый слой «раствора» или, наоборот, его полное отсутствие. И еще одно: произведение имеет два плана: первый сориентирован на обычного читателя, книгомана, второй — на интеллектуала. Впрочем, это мысли-аллегории мои — автора. Их может быть столько же, сколько и читателей. Питаю надежду, что они не будут чрезмерно категоричными.
*Шоры — искусственно созданная ширма, то, что мешает понимать суть чего-то.
СЛОВО ПЕРВОГО ЧИТАТЕЛЯ
В мою бытность директора издательства «Пороги» мне доводилось вычитывать рукописи нескольких книг Виктора Савченко. Это и две книги эссеистики о поэтах и прозаиках Приднепровье, и произведения фантастики, в частности роман «Под знаком сверчка». Кстати, он издан на украинском и русском языках и его читают теперь на многих интернет-ресурсах.
Неожиданной для меня стала просьба автора вычитать рукопись нового романа «Дети Мардука». Неожиданной потому, что уже прошло немало лет от нашего бывшего сотрудничества, а также потому, что я теперь не имею отношения к изданию книг.
Уже с первых страниц у меня возникло ощущение чего-то знакомого. Скоро я поняла, что это не фактаж произведения, а скуповатая на слова, но насыщенная энергетически, знакомая еще из романа «Под знаком сверчка» проза. Остальное, а именно: тема произведения, средства построения сюжета, а главное подтекст, — оригинальное.
Автор, он же и главный герой, дал определение произведению, как фантастический триллер, я бы назвала его эзотерическим романом. В нем органично соединены пророчества и их недавние воплощения в события, а также тяжелые последствия тех событий для современного человека. В. Савченко доказал художественными средствами, что среди людей разгуливают сущности мертвецов, как далекого, еще Вавилонского, прошлого, так и недавних поколений. Ими пропитано все общество.
Главный персонаж видит, как в писательском коллективе, с участием «мертвецов», которые в него проникли, начался процесс разрушения духовного эгрегора, созданного несколькими поколениями писателей, а также начинается физическое уничтожение писателей. Наконец он и сам оказывается под прицелом мертвецов в человеческой плоти.
Я не буду раскрывать сюжет в коротком «слове первого читателя». Но об отдельных моментах, которые задели меня, как женщину, скажу. Речь идет о добрых, теплых отношениях, верной любви двух творческих людей — поэтессы и прозаика. Имею в виду центральный персонаж романа, который так нигде и не назвал своего имени, и молдавскую поэтессу Марицу. Не так много места отведено этой теме. Но то, что посвящено ей, насыщенно светлой и глубокой энергетикой, о нем помнишь даже тогда, когда читаешь разделы, далекие от темы любви. Курортное знакомство со временем перерастает в глубокие чувства, которые только через долгие десять удалось скрепить венчанием. Подтекст любви двух людей красной нитью проходит через все произведение. Немало мистических моментов во взаимоотношениях между ними, но об этом не думаешь. Над сомнительной вероятностью таких моментов задумываешься уже после прочтения произведения. Но и тогда на ум приходят слова автора: « Мистика — тоже реальность, но необъясненная». Эта способность писателя истолковать невероятные ситуации и факты, делает фантастическую линию романа почти незаметной. Автор оперирует разнообразной, порой удивительной, но одновременно и правдивой информацией, как с области чисто научных знаний, так и из библейских откровений; приводит аналогии из истории — древней и совсем недавней. Манера мотивировать поступки персонажей, убеждать читателя в их естественности присуща всем произведениям В. Савченко. По крайней мере, тем, которые мне довелось прочитать.
Надеюсь, что судьба и этого романа будет такой же светлой, как и его предыдущих произведений.
Раиса Лазарева
САВЧЕНКО ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ
родился 22 марта в 1938 г. в г. Вознесенске Николаевской области. Закончил Днепропетровский металлургический институт и очную аспирантуру. Кандидат химических наук, доктор философских наук. Испытал преследования за правозащитную деятельность. Реабилитирован в годы независимости. Автор книг реалистической прозы : "Тревожный крик попугая", "Приключение на пятом горизонте", "Две вершины гороскопа"; фантастика: "Консульская башня" (роман, повесть), "Ночевка в карбоне" (повесть, рассказы), "Только мгновение" (роман), "Под знаком Сверчка" (роман, выходил укр., рос.), "Монолог над бездной" (романы), "С того света - инкогнито" (роман, в серии "Звезды прозы"), "Золото и кровь Сінопа" (исторический роман-триллер); пьесы "Рожден под знаком Скорпиона"; эссе: "Бог не по силам креста не дает", "Путь в три поколения", "К глубинам познания"; оккультных книг-исследований: "И видел я зверье.", "Пророчество четвертого зверя : Даниїл", "Сочти число зверья" (в рус. пер.); упорядочил "Антологию поэзии приднепровья" и "Антологию прозы приднепровья". Отдельные книги и произведения печатались в переводах на русский, венгерский, чешский, словацкий языки; в Интернете - на английском и других языках.
Лауреат литературных премий имени Дмитрия Яворницкого, имени Гетмана Ивана Мазепы, и "Благовест". Награжден Почетной медалью Национального Союза писателей Украины "За достижение в литературе" и орденом Святого Равноапостольного князя Владимира Великого III степени Украинской Православной Церкви. На всеукраинском конкурсе "читательских симпатий" на лучшую книгу фантастики, который длился в течение 1989 года, занял третье место (Диплом "Млечный путь").
На протяжении 1994 - 2002 р.р. возглавлял Днепропетровскую организацию Национального Союза писателей Украины. Дважды избирался съездами писателей членом Совета и президиума НСПУ.
Copyright © В.В. Савченко, 2014
Немає коментарів:
Дописати коментар